top of page

СТИХИ – НАРОД КРОВОЖАДНЫЙ
(Рецензия И. Сельвинского)

 

Когда-то в Литературном институте я сказал Ирине Снеговой: – Как ваш друг я желаю вам в будущем самого безоблачного счастья, но как друг вашей поэзии не могу не пожелать острой боли. Стихи – народ кровожадный.

 

Шли годы. Время от времени я встречал имя Ирины Снеговой в периодической печати. Стихи не разочаровывали в мастерстве их автора, – напротив, в них слышался голос поколения, времени: «Вы зарыты, смяты, скошены, не найти вас, мир обшаривши, мальчики мои хороши, школьные мои товарищи». Серьезные мысли: «Мастеровой не может не работать – он упускает тайну ремесла». Потом – первые книги. Вышел «Август», прозвучавший широко и нашедший отклик в сердцах самых разных людей. Но мастерство – не все в поэзии. Какая-то глубинка души поэта был еще закована. В этот тайник меня, читателя, все не впускали. И вот в последнем, как бы итоговом сборнике – злой и горький «Арифметический сонет»:

 

Незыблемость вставаний по утрам

И регулярность поглощенья пищи

Диктуют толщину календарям

И пышность цифрам: сто худее тыщи.

 

Раз-два, ты-я, день-вечер, нечет-чет,

От завтрака к обеду, чисто-просто…

Мой век – один! Кто мне предъявит счет?

Но есть (слыхали?) счетное устройство.

 

Изобрели. Не то, чего хотел,

Что замышлял, в какие рвался сальто,

Учитывает. Счет готовых дел

Ведет оно. Из них выводит сальдо.

 

А коль их нет… Тогда в итоге лет –

Как говорится – сумма в сто котлет.

 

 – Эге! – подумал я. – Кажется – второе мое пожелание осуществилось. А, впрочем, может быть, она не о себе? О других? Может быть, это сатира, а не лирика. Но тогда почему «мой век – один!»? Мой, а не наш?

 

Я понесся по страницам книжки Снеговой, как зверобой бежит по следу.

 

Любовь – любви не ровня, не родня,

Любовь с любовью, боже, как не схожи!

Та светит, эта жжет острей огня,

А от иной досель мороз по коже...

 

Любовь – любови рознь. Иди к любой…

И лишь одной я что-то не встречала –

Веселой, той, какую нес с собой

Античный мальчик в прорези колчана.

 

В этом отличном стихотворении, от которого не отказалась бы сама Анна Ахматова, – тоска женщины, прошедшей сквозь острую боль разочарования. Но что же дальше?

 

А дальше большая, тихая мудрость, до которой не каждому дорасти: человек с глубоким сердцем требует иногда очень малого, если уж нельзя всего:

 

Хрипанка – это не река,

Скорей ручей Хрипанка.

Плывут по ней лишь облака

Да из-под килек банка…

 

Но неба синь в ее воде

Прохладнее и гуще.

И нет поблизости нигде

Другой воды бегущей.

 

Ольшаник встал над ней стеной,

И травы чащей плотной.

Сочит Хрипанка в летний зной

Медовый дух болотный.

 

У каждого житье свое…

Зови ее хоть лужей,

Но, если б не было ее,

Мы б жили много хуже.

 

Какое милое, простое, казалось бы, абсолютно бесхитростное стихотворение, но поэты понимают, что такие стихи пишутся после горьких слез, когда в душу входит облегчение от бессилия и остаются только краткие вздохи… Зато какова поэзия! Это жестоко? Но такое уж наше ремесло: каждое стихотворение – подвиг. И только в этом случае имя автора становится дорогим читателю, стихи его помогают жить.

bottom of page