ИРИНА СНЕГОВА официальный сайт
И ВСЁ-ТАКИ ЭТО ПРЕКРАСНО
МОЕ ДЕРЕВО
Точно петух на тереме,
Врезано в небо ровное
Милое мое дерево,
Дерево мое кровное,
Бьется на рыжей крыше,
Мир от меня закрывшей,
Будто какое знамя,
Сверх этажей, над нами.
Эк его угораздило! –
В старой трубе котельной
Выросло, в диком празднике
Пляски своей смертельной
Вот уже лет пятнадцать
Вздыблено в вечном бое,
Держится. Приподняться
Требует над судьбою!
Тополь, а выгнут вишнею…
Дерево мое – лишнее,
Храброе мое дерево,
В снежных клубах затеряно,
Ливнями в кровь источено,
Огненно – в озарении…
Памятник одиночеству,
Вызов столпотворению?
Воле небесной вверено,
Машет мне, многокрылое,
Милое мое дерево,
Дерево мое милое.
1974
* * *
В нарядный день,
В парадный день
И без меня – хоть пруд пруди…
И в праздный день,
В твой красный день,
Не торопи меня,
Не жди.
День – дребедень,
Тень на плетень, –
Бегут, как по воде круги…
Оставь меня
На черный день,
Про черный день
Побереги.
1972
* * *
Я, в сущности, за жизнь впервые
Так, весь апрель, в лесу.
Провижу в нищенском пиры я
И в розге зеленцу.
И наблюдаю очередность:
Вяз, дуб – всему свое…
И разнородность всех и родность,
И слитность в бытие.
1975
* * *
Синевы воцаренье
В блеске туч и лучей,
В тяготенье к паренью –
Поверх мелочей.
Обобщенье в единость
Солнца, снега, воды…
На бессмертную дивность –
Горсть смертельной беды.
1975
* * *
Пришло ниоткуда,
Ушло в никуда.
Казалось, что чудо
И что – на года.
Качнуло запруду,
Рванулась вода…
Забудешь? Забуду,
Чтоб помнить всегда.
Казалось, что чудо
И что – на года…
Пришло ниоткуда,
Ушло в никуда.
1968
* * *
Я люблю в этой осени – все:
Каждый блик, каждый лист.
И особую тихость ее,
И особенный риск –
Всем живым воздавать наяву
За озноб непогод…
Я, наверно, неверно живу -–
Мне в ладони течет
С жухлых крон нарастающий свет
За беспамятство лет.
Свет плывет… Не беру, не зову.
Я, наверно, неверно живу.
1965
НАТЮРМОРТ
На террасе, на клеенке,
В чашке – солнце, – пламя в склянке;
Листьев дрожь и плач овсянки
В чашке, в обруче каемки.
Жаль, что день встает все позже,
Жаль, что нам пришлось так тяжко…
А ведь черпал мной, как чашкой,
Света бела, чуда божья!
1972
* * *
Похолодало небо, и
В нем меньше утешенья,
И ждет покинутость земли
Последнего решенья.
И лист, и я, и жизни ход
Притихли, звук в упадке…
Все ждет: вот-вот – и «Суд идет!»
С помилованьем в папке.
1972
ЛИСТЬЯ
В багрец и золото…
А. Пушкин
Я не читаю и не пишу,
Не читаю и не пишу…
Я смотрю, как краснеют
Террасу оплетшие листья.
«В багрец и золото…»
Солнце течет сквозь них, сквозь них…
И они тут же, при мне,
Меняют цвет.
Актинидия – с прожилок;
Сперва проявляется черенок,
Потом – стержень и склерозные венки,
Бегущие от него.
А там – красными пятнами
Идет вся ткань.
«В багрец и золото…»
А дикий виноград – наоборот;
Багровеет с зубцов. Наливается
Розовым, рдяным. Розовым, рдяным.
А жилки еще зелены.
Лимонник же свеж, будто лето
Вначале, и все – впереди. Впереди.
Он пожелтеет. Вот-вот –
Показалось или пошел желтеть?..
Стал прозрачным и бледным.
Вьюнок выгорел добела.
Добела, добела…Я не пишу.
Не читаю, слушаю…
Слушаю: дятел стучит
И шуршит сентябрь.
Лист шорхнул. Упал.
Громкий какой и тяжелый…
Все меняет свой цвет, на глазах.
На глазах, на глазах…
Вдруг становится ярко вокруг,
Вдруг становится жарко вокруг,
Вдруг становится горько вокруг!
«В багрец и золото…»
Чудо листа!
Я не читаю и не пишу.
Я размышляю, с вашего разрешения.
С вашего разрешения…
Вполне старомодно о Чуде –
Чуде Листа и Земли –
И весьма современно о том,
Что делают с ним иногда
Дикость и злоба…
Я не пишу. Я смотрю, я смотрю,
Как горят вкруг меня
Обхватившие дом,
Обагрившие дом,
Опалившие дом
Листья.
1972
* * *
Рассеянный свет
И рассеянный день,
Забыл, что прошел,
И опять состоялся –
На памяти листьев и трав
Настоялся,
Рассеянно глянул
Сквозь прожитость лет
И канул,
Как будто живых
Убоялся.
1974
ГИМН КАЧАЛКЕ
Сколько лет тебе, качалка,
Двести или сто?
Откачались… Всех не жалко?
Век ушел в ничто.
Ты чернела, как улика,
Знак, обломок глыб,
В общем грохоте великом
Скрип твой был, как всхлип.
В угол дачных дней забилась,
Точно буква ять…
А поспешность торопилась
Яти распрямлять.
Время – правый, виноватый?
Гнет твои круги
Черный бук витиеватый
Без одной дуги.
Точен выгиб под рукою,
Да недолог суд, –
Может, линии покоя
Суть в себе несут?..
Не они ль меня качали
В мой зеленый час,
И случайные печали
Обтекали нас.
И тянулся день несметно,
Ранних лет века,
И покачивалась мерно
За строкой строка.
1972
* * *
Плетений огненные пряди
Обволокли до крыши дом,
И я, как Фирс в Вишневом саде»,
Одным-одна забыта в нем.
Внутри шуршанья, шелестенья
В погожести сухого дня,
Где листьев красные плетенья
Горят на горле у меня.
У всех дела. Всем в город срочно,
Как никнут тени по углам!..
Когда-нибудь строфой иль строчкой
Я, может быть, припомнюсь вам.
1974
* * *
Рыжеют
Чащ плетенья,
Лес раньше дня
Провис,
И листья
Жухлой тенью
Сухое
Давят вниз,
Но, бед не принимая, –
Что жар!..
Пускай метель!..
Воздета ввысь
Прямая
Рождественская
Ель.
1972
* * *
Бог с ней, какая Адриатика!
Пусть – дым соборов на рассвете…
Живу,
весь век учусь старательно
Не помышлять о белом свете.
Блажь! Одурь странствий –
род наркотика.
К чему!
Есть пруд в ветвях плакучих,
Есть пламенеющая готика
Тугих стволов в тяжелых тучах.
1972
ПЕЙЗАЖ
Апокалиптическое небо,
Красные руины облаков…
Будто после дня суда и гнева
Тишина и ночь. Века веков.
Штиль и штиль. Морской воды пространность
И старообразный лунный лик,
Времени эйнштейновская странность,
В вечность обращающая миг.
1974
У ВОДЫ
Сер июль. И стоишь у воды.
Как ограблен.
В сером море, вдоль серой гряды,
Пробирается серый кораблик,
В сером серое. Где-то
На солнце закрылась заслонка.
Нету цвета.
Как будто цветная засвечена пленка
1974
* * *
Как ровно дышит лето,
Как блаженны
Зеленый выдох
И зеленый вдох…
Как будто все старинно,
Совершенно
И божья мира
Не покинул бог.
В безвыходности,
В тупости скаженной,
В угрюмой злобе,
В крошеве эпох…
Так ровно дышит лето,
Так блаженны
Зеленый выдох
И зеленый вдох.
1972
* * *
Конечно, Гималаи круче,
Чем эти, цугом, тучи.
Но мне досталось только это,
И я не выбираю.
Я полагаю твердо – нету
Торжественнее края,
Чем небо это в лапах елок,
Его обрывок бледный,
Чем этот дремлющий поселок
В густой истоме летней,
Чем эта белая терраса
В оплетьях винограда,
Чем жизнь моя, в которой сразу –
Сто гималаев кряду.
1972
* * *
Мне кажется, что это пальмы,
Что рядом океана кромка,
Что вот сейчас увидим даль мы –
Не говорите только громко.
Мне кажется, что это Куба,
Суматра, может быть Гаити
Не отвечайте только грубо
И губ насмешкой не кривите.
Мне кажется еще не поздно
И можно все сначала, снова…
Молчат вокруг сухие сосны
К удару топора готовы.
1960
* * *
Да будет тебе в утешенье
Все то, чья судьба – натяженье.
Расслабь – и уже не струна,
Согни – и сосна не сосна.
Замкни – и погибла река,
Утешь – и провисла строка.
1974
* * *
Обида! Злой спиной
Загородила свет.
Да не спиной – стеной,
Сплошной – и щели нет!
А тесно – кирпичи,
Впритык, вокруг, подряд…
Ты в них, как жар в печи
И как в стволе заряд…
Ты в ней, она в тебе –
Обида!.. Гуд внутри.
Вот-вот (назло судьбе!) –
Гори, гори, гори!
Взорвет, чтобы потом
Пошло корежить, жечь…
И там, где раньше дом,
Торчала только печь,
Да ветер сыпал гарь,
Как черную крупу…
Обида! Вверх ударь
И – вылети в трубу!
1974
ОКНО. ЭТЮД.
Кто читает, кто спит,
Больше часа едем.
Электричка дрожит. День промок.
В окне разноцветно и сыро,
Репродуктор нудит: не сорите
Не перебегайте… Не перебегайте!
Двери! Автоматически!
Ав-то-ма-тически!..
Никто, никуда не бежит,
Кто спит, кто читает.
В окне и желто, и красно.
Рябины…
Стекло в тумане. Вытираю.
А рядом, другие, – в порядке.
В них же рамы двойные!
А моя почему-то одна.
Вытираю.
Платок уже черен. Не пере –
бегайте…сорите…
Но и сквозь слез (помнишь
Это «сквозь слез»?)
Все красно и желто. И плывет.
Господи, воля твоя!
Никто не читает. Спят.
Темнеет. И едем четвертый час.
Не перебега…
Ох, как черен платок. Тру стекло.
Только зря уже. Чисто в глазах.
Как совсем без стекла.
А соседние стекла мутны.
Холодает?
Или окна любят, чтоб в них
Смотрели? Смотрю и смотрю.
Наглядеться бы!
Темень пестра,
И мы едем четыре часа.
1973
* * *
Когда,
едва сочась
Над хаосом и бредом,
Мерк
тот,
мой бедный час, –
В каком
лишь ты
не предал.
А прочим –
смех был в смех,
Грех в грех –
по общей схеме…
Как я
жалела тех
Тогда,
кто предан
всеми.
1972
* * *
С утра одолела серьезность,
Бессмыслица:
«Мысли о смысле» – зачем?
И стало немыслимо скучно.
Но вдруг – рядом, на провод,
Птица всплыла.
Какая-то сизая (синяя?), малая
И незнакомая –
До черта их нынешним летом.
Сидит и глядит. Наклонила
Длинную голову набок.
Смотрит в глаза.
И улыбается, ну совершенно
Дельфиньей улыбкой –
Что-нибудь знает: зачем?
Или – плыть, чтобы плыть,
И лететь, чтоб лететь,
Кувыркаться в пространстве
И глядеть вам в глаза,
Улыбаясь вот этой,
Лихой и утешной,
Дельфиньей улыбкой?
1972
* * *
Я говорю себе: презри,
Переступи, наверх смотри.
Осиль, заставь, умей, смоги,
Пренебреги!
Счет униженьям, зряшный счет –
Кто их сочтет!
Не хватит числ, не заводи,
Твое – в тебе!
Идешь? Иди!
А жизнь, она, как смерть,
Проста –
Все ставит на свои
Места.
1973
СТАРИК
Все весит втрое,
Даже тело
Влачит он, точно грех – душа,
Обременительное дело
Существования
Верша.
Дошел,
Вдавился в дно скамейки,
К скамейке сумки приваля…
Роится дождь, сухой и мелкий,
И сквозь асфальт
Томит земля.
Все так и есть:
Тщета усилий
И зряшность суеты сует,
И смысла – нет…
Но – март в России,
Как в десять лет,
Как в двадцать лет…
И все-таки –
Не гасни, свет!
1972
* * *
Не читаю,
Не пишу,
Так сижу,
Наверх гляжу,
Где висят
Берез косицы,
Голосят спросонья
Птицы,
Где такая ясность
Есть –
Ни учесть
И ни прочесть,
Ни отбавить,
Ни додать –
Благодать.
Оттого
И не пишу,
Так сижу,
Наверх гляжу.
1973
ПРОЗА ЖИЗНИ
О проза жизни, смерть моя,
Взбешенных частностей садизм,
Где будни будней – это я,
Где проза жизни – это жизнь.
Где дом, семья да плошек пляс,
Где и гвоздя для лиры нет,
Где в странных снах смущает нас
Гул катастроф и шорох бед;
Где заслонил от черноты
Нас обитаемости чад,
Где в адском пламени плиты
Напевы райские звучат…
А в крайний миг (у всех он есть):
Обвал и крах, и тянет прочь…
Нас проза жизни жмет и здесь,
Чтоб прозу смерти превозмочь:
– Куда? А мы? Живи, изволь,
Не брезгай гущу дней хлебать,
Вот проза жизни – хлеб и соль,
Стол, где лежит твоя тетрадь.
Сверх меры жжет? Тетрадь раскрой!..
И снова кружишь наугад,
Забыв, что нужен тонкий строй,
Чтоб сочинять, особый лад;
Чтоб жить, возвышенным кипя,
Брать вечное, без шелухи…
О проза жизни, мне тебя
Хватило на мои стихи.
1974
* * *
День мается от мая к маю,
Как пес, хватающий свой хвост,
Волчком вокруг себя: поймаю!
И удивлю, и с неба звезд…
Успею. Никого не хуже.
И хвост рывком: наддай, поймай!
День студится от стужи к стуже
И норовит из мая в май.
1972
ИРОНИЧЕСКОЕ
Кто судит век, кто ловит час во времечке,
Кто ввысь идет по звездному лучу…
А я лущу лирические семечки,
Лирические семечки лущу.
Падет ядро, подсолнухи закружатся?
Не ведаю, мечтой себя не льщу.
Кому сукно, а мне, простите, кружевце…
Я их плету, как семечки лущу.
Груз эпопей, трилогий многотемьище
Подымут те, которым по плечу.
А я лущу лирические семечки,
Лирические семечки лущу.
И что мне век, и долго ли умеючи,
И риска нет…Легонечко лущу.
В микрорайоне нашем, на скамеечке…
И в звездной сини ноги полощу.
1974
* * *
Позови меня, позови меня…
Илья Сельвинский
Вопиет средь пустынь любви:
Позови меня! Позови!…
И скулит в толчее пути:
Отпусти меня! Отпусти…
А меж них, шепотком почти,
Затаилось, как грош в горсти:
Ты прости меня, ты прости…
1974
* * *
О, Боже, волнения слезы
Мешают мне видеть тебя!»
Б. Пастернак
Бог мой, ты видишь ли сам меня
В этом больничном снегу?
Видишь, и крестного знаменья
Я сотворить не могу…
Видишь, Голгофой отмечена
Мглы моей жгучая муть…
Мне рассказать тебе нечего –
Ты мне шепни что-нибудь.
1970
СТИХИ О СОРОКЕ
Сорока-белобока
Кашку варила,
Деток кормила…
Ты, сорока, меня искусом
Не тронь.
До сих пор щекочет присказка
Ладонь:
А ты мал, не дорос,
Воды в кашу не принес…
Врешь, сорока-белобока,
Синий хвост,
Ну, живем – и слава богу,
Лес да мост…
Брось, что серо да убого,
Как погост,
Дрянь сорока-толстобока,
Драный хвост!..
…А ты в лес не ходил,
А ты дров не рубил,
Не готов твой обед,
Ничего тебе нет!..
Ничего? Отрад бессрочных,
Верно, нет,
Ну, а щелк твоих сорочьих
Кастаньет?
Ври да ври – перетолкую:
Щелк да треск!
Хоть бы блесточку какую?
Что мне блеск!
Хоть бы взмыть, как бело облако,
До звезд?
Ах, сорока-балаболка,
Кверху хвост,
Ты, воровка, голытьба,
Меня не тронь,
Золотит судьба
Не каждую ладонь.
…Не готов твой обед,
Ничего тебе нет!
Ну, и что ж, что не до звезд,
Что вышел срок…
Ах, как синь твой хвост,
Как бел твой белый бок,
Как ты машешь
Над погостом, над рекой!..
А другой
Не надо каши
Никакой.
1975
* * *
А просто – создателю
Наши страдания
Уже не видны
В темноте мироздания.
И всех нас,
Ликующих, страждущих –
Скопом –
Нельзя разглядеть
Никаким микроскопом.
В грехах и недугах,
Кишащими кучами,
Мы брошены им,
Потому что – наскучили.
1974
* * *
Где-то в небе урчит,
Роет синь самолетик,
День полынно горчит…
Как живете?
В этом дне,
Как на дне,
Различив еле-еле:
Кто-то там, в вышине,
Продирается к цели.
1972
* * *
Оранжевый запах йода
И синий виток воды –
За зимние дни и годы,
За пасмурные труды,
За тягловый ход по кругу
(Тащись, колесо крути!)
Ослаблена вдруг подпруга,
Отпущен хомут почти…
Чтоб этот простор вздыхая,
Не хаял ты крест земной,
Не охал: она какая,
Удача, что к нам спиной?
Чтоб знал ты, что не иначе,–
Вот это она и есть:
Удача, твоя удача –
Родиться и ношу несть.
1969
ВОСТОЧНЫЙ МОТИВ
Все говорят: сошла с ума
У нас зима на этот раз,
А я кричу – постой, зима,
Застрянь сама на этот раз
Не отпускай, пусть крепнет лед,
Прочь ледоход на этот раз!
Удвой нам срок, замедли ход,
Отсрочь исход на год, на час.
Пока вокруг еще бело
В стекло не видно перемен
И все идет, как прежде шло,
Часам назло – без перемен.
А брызнет лед, а вздрогнет взгляд, –
И циферблат, как карусель.
Зажегся лист, очнулся сад,
Вновь листопад, как карусель!
И никому спасенья нет,
Весь белый свет, как карусель,
Обрывки дней, обломки лет…
Мети, метель, глуши, апрель!
1963
* * *
Я разлюбила этот дом,
И всех, кто в нем,
И все, что было…
И дом – пустырь
На месте том,
Где был тот дом,
Что я любила.
1972
* * *
Над Кавказом осенний стяг:
Синевы с желтизною – поровну.
Отъезжаем. Не век в гостях!..
Я смотрю в обратную сторону.
В желтизну смотрю, в синеву,
Вопреки расписанью скорому,
Сквозь торчащее наяву
Я смотрю в обратную сторону.
Все черней, все быстрей в окне,
Все надсадней вороны-вороны…
Ах, как светит в той стороне,
В той, обратной, в погасшем дне, –
Я смотрю в обратную сторону.
1972
ПОКРОВ НА НЕРЛИ
Октябрь – октябрем, а трава-то, трава!
И белым по зелени храм Покрова.
Свечой на ладони – на голом лугу –
Прямой на ветру, гнущем реку в дугу.
Мерцает в излучине, будто из туч
Сквозит к нему некий, единственный, луч.
Пропорций бесспорность и магия лет? –
Струящийся в небо естественный свет!
И сколько б ни шел ты назад, – допоздна
Идет за тобою его белизна,
Как жизнь, что, отстав, и в последней дали
Все светит нам вслед, как Покров на Нерли.
1973
* * * (после Юга)
Какие здесь тихие птицы
Какие здесь темные сосны
Как рано здесь солнце садится,
Как люди бледны и нервозны…
Как все у них злобно и трудно,
Как страшно меж ними родиться!
Какие здесь длинные будни,
Какие здесь тихие птицы
1963
* * *
Мне захотелось погордиться
В тоске ночной,
Подумалось, что пригодится,
Мол, голос мой,
Что и чему-то научилась
(Признать не грех)
И что-то даже получилось
Не как у всех.
Ведь в хвост и в гриву нас эпоха,
В кровь маета!
Пожалуй, жизнь не так уж плохо
И прожита.
Вон сколько – лучших! – расплатилось,
Костьми легло…
Мне не спалось. Я не гордилась,
Поволокло
Меня обратно на каменья,
В провал тех лет.
И там, в их общем погребенье,
Заглох мой след.
1975
* * *
Я сбросила рифму, строфу распрягла,
Срывая постромки.
Я лист извела от угла до угла,
От кромки до кромки.
И вкрадчиво шли, полоса к полосе,
Обширные строки.
А я говорила: так делают все,
Всему свои сроки.
А мне говорили: давно бы пора,
Как жаль, что так поздно!
Век взрыва – он требует спешки пера
И емкости прозы.
А мысли! – нельзя, как плоты, их вязать…
И я развязала.
Но жгло! Ты умела короче сказать
Все то, что сказала.
Отринь, потесни, чтоб лишь нерв, только суть…
Спеши, это срочно!
Чтоб мог кто-то вот-вот начнущий тонуть
Схватиться за строчку.
И я принялась за избытки, концы,
Находки, детали…
И строки построились снова в столбцы
И к рифмам припали.
1973
К СТРАНИЦЕ
Жизнь одолела. Яро, истово,
Грызя, виня…
Утешь меня, страница чистая,
Утешь меня.
Встань между мной и сворой целою
Клыкастых дней,
Утешь меня, страница белая,
В глуши моей,
И словно иероглиф бедствия
(SOS! Крен и брешь!),
Прими, пойми, тетрадка детская,
Приди, утешь.
Втолкни в созвучий препирательство,
Строкой свяжи,
Не отпускай, не знай предательства,
Спасай, держи!
Прижми к лицу мне тишь древесную –
Лист студит лбы!
Как благосклонную и честную
Ладонь судьбы…
И если главного не сделаю
В глумленье дня,
Прости меня, страница белая,
Прости меня.
Но ты, что сто раз перечеркнута,
В помарках вся,
Иди, ступай, моя страница черная,
Мой SOS неся.
Живи, страница, строчку пестуя,
Ищи того,
В ком слышен первый прозвук бедствия, –
Утешь его!
1974
* * *
По январю, по январю,
По сыпкому снежку,
По сахарному творожку –
Иду и говорю:
Благодарю, благодарю
За этот встречный свет,
За хруст, как зуб по сухарю,
Когда вам десять лет…
Я говорю: мой белый день,
Вовек благодарю
За красный луч по снегирю,
За синий, в шапке, пень…
Я говорю: подольше б нам, –
Сквозь полный календарь, –
По январям, по январям,
Из января в январь!
1974
ЗИМНИЕ ЭТЮДЫ
I.Полустанок
И побегут полустанки,
Только мелькнет штукатурка,
Холм да бетон в серебрянке –
Крашеные фигурки.
Братской могилки ограда,
Будто метнулась, и – нету,
Но уже вынесло кряду
Эту, и эту, и эту.
Смутны на зимней равнине,
Тени их поезду машут…
Как вам там спится под ними,
Бедные мальчики наши?
Здесь хоть свистки да гуденье,
А на безлюдье, как в жмурки,
Кружатся в белой метели
Крашеные фигурки.
2. Кормушка
Веселая кормушка
Качается в лесу,
Не нищенская кружка –
Пирушка на весу.
Веселая кормушка,
Ей любо, ей не лень,
Ей, видно, так и нужно
Качаться целый день.
Чтоб жданный и нежданный
Стучал в ее ладонь –
И громкий, красноштанный,
И тихий клюв-огонь;
Чтоб взмыла и померкла,
Осыпавшись в снега,
Звенящим фейерверком
Синичья мелюзга,
Чтоб там, в еловых патлах,
Как самосвал тяжел,
На пир зеленых дятлов
Зеленый дятел вел;
Чтоб столько и полстолько,
Чтоб писк, сорочий гром,
Чтоб розовая сойка
С лазоревым пером;
Чтоб поползень с дельфиньей
Улыбкой и снегирь…
Чтоб снег был очень синий
И очень белой ширь;
Как будто день – награда,
Как будто снят покров.
Как будто все как надо
В сем лучшем из миров.
3. Весна
Бинты бересты, простыни снегов,
Больничная пересиненность теней,
И солнце в паутине облаков,
И тишина, как благодать забвенья.
Земля моя! Какой печальный круг,
Безвыходность запущенной болезни…
О, как ты ждешь, чтобы вошел хирург
И, вскинув скальпель, приказал: воскресни!
4. От Можайска
Идет дорога от Можайска
По белизне, по тишине,
Шуршит асфальт: дыши, мужайся,
Хоть босиком – ступай по мне!
Заката розовая пряжа
И сизый, смутный лес вдали…
И нет целительней пейзажа,
И нет мучительней земли.
5. 3 марта
Третье марта. Слепит, припекая,
Холодит, и погода легка.
И зима, и дорога такая,
Будто все это нам – на века.
6. Верея
Верея, Верея,
Улица резная.
Вяжет вязь колея.
И – как сроду знаю.
Сплошь в снегу Верея,
В чистом, без помарок…
Верея, будто я
Вся – тебе в подарок.
Это миг или век,
Завершен иль начат?
Стук машин, санок бег?
Милуют иль плачут?
Верея, Верея,
В белом – как венчалась…
Где? Когда?.. Жизнь моя
Вся перемешалась.
С колоколен ли стон,
Звон дымов из печек…
Синь овраг, розов склон –
Сумерки не вечер.
Верея – крутизна
Над рекой Протвою,
Как из детского сна,
Блеск над головою.
В дальней черни леса –
Где-то да когда-то…
Да звезда, как слеза,
В зелени заката…
Вот и вся Верея,
Ах, какая жалость!..
Верея… Жизнь моя
Вся перемешалась.
1974
* * *
И вдруг, как в пустыне вода!
Вода, утоли мою душу,
Я мало надеюсь на сушу...
Со дна мне мерцает звезда.
1974
* * *
Какая мель! – по щиколотку чайкам…
Как стыл, ребрист и пасмурен залив.
Как горизонт шлагбаумом свинчатым
Замкнул его, от моря отделив.
Но там, за ним, где глазу ходу нету,
Как знак, что – даль, что глубь, что
трын-трава,
Протяжный дым плывет по белу свету,
Предчувствуемый берегом едва.
1974
* * *
Но вдруг остыло море.
Что-то в нем поворотилось.
Отвратилось, за ночь
Явило стужу
В самый летний жар.
Холодное течение, сказали,
На нас от Скандинавии
Дохнуло.
И – вся любовь.
И смотрит из глубин
Надменно
Сизость северного ока.
И как это бывает, в самом деле, –
Холодное течение
Дохнет…
1974
РЕКВИЕМ
О, лакримоза, ла-а-кри-мо-за…
Смычок взрезает
Тишь – без наркоза.
А голос в хоре!..
Во всем соборе
Стон – лакримоза! –
Прости, мой слезный,
Смертельна чаша
И малой дозой.
Лаакримоза…
От плит до шпиля,
Сквозь штиль и грозы.
Вы есть?
Вы были!
О, лакримоза,
Как плачет Моцарт –
Из славы вечной
Над травкой вешней,
Над бедной болью
И над собою…
Ла-а-кримоза!
Над чадной прозой,
Над тщетной спесью
В последней мессе.
Органный гром –
Над созревшим злаком,
Над мертвым львом,
Над живой собакой…
О, лакримоза,
Ла-а-кри-мо-за!
Сквозь все угрозы:
Прости, сладчайший,
Наш век кратчайший…
Твой лик неясен,
Ла-а-кри-мо-за!
Твой мир прекрасен
Сквозь наши слезы.
1974
* * *
И, как всегда, при виде корабля
Ногам обузой сделалась земля.
Дохнули далью Аквилон, Борей –
Все тридевять невиданных морей.
Но, как всегда, при блеске корабля
Натягивает цепь судьбы земля
1974
* * *
Какой веселый шторм,
Всю Балтику взболтало!
Все выбилось из норм
И на голову встало.
Как празднует вода –
Бараны и буруны!..
Лишь стонут провода,
Как сорванные струны.
1973
ВЕСНА
Жар навалившейся шубы,
Ноги – колоды…
В мартовской давке сугубо
Чувствуешь годы.
В сумках и тканях, незримы,
Вместе и розно,
Виснут на нас наши зимы,
Лета и весны.
Тащишь себя через толпы,
Как на аркане…
Так уставала я только
В юности ранней.
Нет, не тогда, – еще прежде,
В самом начале:
Как в казематы, в одежды
Нас заточали.
Рвали мы шарфы, рейтузы,
Шапки и тряпки!
Прочь – из свивальной обузы,
Вон из охапки!
Нет, еще раньше: рвались
Сквозь одиночку –
Хруп, и спеленатый лист
Взламывал почку.
1972
* * *
Листья тянут ладони.
Тяни не тяни –
Чем утешу зеленые души?
Будут красные дни,
Будут черные дни,
Будут белые, белые стужи.
О, чащоб ворожба!
Через ельник слепой
До своей-то судьбы не добраться…
Каждый день сам не свой,
Каждый лист – сам собой,
Точно оттиски сгинувших пальцев.
Только лиственный росчерк
И нашим сродни,
Разве – узел наш круче и туже…
Те же красные дни,
Те же черные дни,
Те же белые, белые стужи.
1972
* * *
И это пройдет…
Ветхий завет
Сверхблаго, сверхчудо, мгновенье и год –
Кто первый шепнул мне: и это пройдет?
Уйдет без оглядки, к чертям, как циклон…
Откуда ты взял это, царь Соломон?
Сверхболь, сверхбеда, беспредел, безысход…
Не падай! Припомнил? И это пройдет!
Совсем. Непреложно. Явь ринется в сон.
Откуда ты знал это, царь Соломон,
Чтоб кинуть в столетья, в их черный черед:
И это, и это, и это пройдет.
Закон естества? Как Ньютонов закон?
Зачем ты открыл его, царь Соломон!
1972
ТЕСНО!
Тесно.
Попросту тесно.
Теперь только я поняла:
Тесно.
В утробе. В свивальнике.
В шубе. В доме.
В толпе и в гробу.
Тесно. Вот в том-то и дело.
Теперь только я поняла.
Тесно – в объятьях,
В тисках долга и срока,
В книге, в колодках,
В лесу, в унижении,
В славе…
Тесно
На желтой и жаркой
Кромке залива –
Как мал он, как мал! –
Океана хочу, океана.
Ах, теперь только я поняла:
Тесно – это, наверно,
Прапамять
Тоскует в нас
Об океане,
Из которого мы…
Тесно, господи,
Тесно!
Теперь только я поняла.
1973
* * *
Когда предстанет вам на суд,
Всем скопом, дней моих абсурд,
Забот нагроможденье, –
Явите снисхожденье!
Не обрубайте круто: бред!
Так век не мог прожить поэт –
Тащить, взвалив год на год…
Без пирамид и пагод!
Поэт – о н н а д, поэт – о н в н е…
Внутри прожить досталось мне.
Уж вы меня простите,
Не торопясь, прочтите.
1973
СОН
А сон такой: поля пусты,
В полях столбы крестами,
Торчат столбы, столбы-кресты
С распятыми Христами.
И крест к кресту, о, сколько здесь!
Иных знакомы лица,
Христы еще живые есть –
И жизнь, и мука длится...
И все. И я иду сквозь строй...
Сквозь сон мой, с притчей схожий.
И крест к кресту… А вон – пустой…
Помилуй, сыне божий!
Мне б подойти хоть к одному,
Смочить водой тряпицу…
А я иду и никому
Не подаю напиться.
Сквозь ночь иду, сквозь полдня тьму…
Иных знакомы лица…
И никому, и никому
Не подаю напиться.
1973
* * *
Читаю
(что-то о сокровищах Тутанхамона)
И – не читаю.
А в окне снег. Косой,
Густой и лиловый.
Четыре, а сумерки;
Лампа горит,
И день уже – весь.
В комнате рядом
Мой дорогой,
Как всегда,
Рисует и чертит
Дома свои и кварталы.
В проем мне видна
Спина его в клетчатой теплой рубахе.
Тихо. Молчит телефон.
Он молчит, потому что
Давно уже слушает
Два голоска –
Это наша с подругой
Обсуждают свои пустяки.
«Ой, куда в такой снег!..»
Вот уж вовсе темно.
Как метет!
Как метет!..
Наклоняюсь над полом,
К паркетине желтой,
И незаметно – тьфу-тьфу –
Суеверно стучу
По дереву левой рукой.
1973
* * *
Первый луч омыл ольху,
Тучку высветлил вверху,
Штрих к штриху.
Два мазка в глуби пустой –
Женский профиль и мужской.
Мы с тобой…
Ветром тронуло ольху,
Что-то дрогнуло вверху,
Растворилось… Я ли, ты ли?
Жили-были
Утро, луч в ольхе густой,
Мы с тобой.
1973
СТАРИННЫЕ СТИХИ
Мне снилось – смешно! – будто я… вышиваю,
На пяльцах, сама и – во сне.
И веточка гладью дрожит, как живая,
На тонком льняном полотне.
Мне снилось – неспешно вокруг, и движенья
Без резкости, взгляды легки…
И лето в окне, и ни в ком раздраженья,
И нитка не ранит руки.
И час оплывает, и я вышиваю,
Блюду старомодный покой.
Мне снилось – смешно! – будто я оживаю,
Как ветка, под тихой рукой.
1972
* * *
И все-таки это прекрасно!
(Живи, старомодное слово.)
Прекрасно, что в окнах лилово,
Знакомо, привычно, ненастно.
Привычность (звучи без смущенья,
Привычная рифма)…Прекрасно,
Что в прорве слепой и безгласной,
Средь общего коловращенья
Частиц, и пустот, и созвездий
Летим мы – привычные – вместе,
Мелькает… Подольше б не гасло.
Вот так: ни прибавить, ни вычесть…
О малая вечность, – привычность,
Не знаешь ты, как ты прекрасна!
1972
ПОЛУКРОВКА
Я – полукровка, полу – кровка.
Мне, право, дьявольски неловко,
Но так уж вышло, извините,
В нас, как в клубке, клубятся нити.
И, если размотать их, боже! –
Живем, на крайность крайность множа.
Вон в хвост за мной мусолят святцы
Брадатые старообрядцы,
И благонравные евреи
Идут, собой ермолки грея.
А в тех евреях, между прочим,
Свой грех – французской кровью порча.
И! Срам какой! Секрет! Но имя
Весьма французское за ними…
А я вот – хуже, чем воровка,
Я, извините, полукровка.
Ну, как Иисус, наполовину…
Простите, ради божья сына!
Что маскировка, лакировка –
Спасенья нет: я – полукровка!
Но те, на ваших полках книжных, –
В больших они чинах иль нижних, –
В них и совсем не сыщешь толку,
Хоть вырубай за полкой полку:
Смешались города и веси...
Каких краев какие смеси!
Татарской, греческой, германской
И эфиопской, и шотландской,
Хохлацкой, польской… Намешали!
А кажется, не помешали.
Куда уж хуже взять анкеты,
Сплошь, ни в одной, порядка нету,
И в «до семнадцатого года» -
Черт ногу сломит! Их бы – с ходу…
Но вы ее простите, дуру,
Ту, Русскую Литературу,
Как вас она давно простила,
Перекрестила и пустила
(Не глянула на чистокровье,
Не скотный двор, где чтут коровье!),
Пустила литноменклатуру,
Не кровную… макулатуру,
На переплавку, перековку…
А я – мне что – я полукровка!
1973
* * *
Что есть Россия? Не помнишь? Резонно.
Дальняя дымка в томах поэтических.
Что есть Россия? Огромная «зона»
Где уголовники бьют политических.
1974
* * *
Ах, как мы жили унизительно,
Как страшно жили, как несчастно,
Вам не понять и приблизительно,
Грядущие энтузиасты.
Хоть наши строки стихотворные
На зуб возьмите и на ощупь,
Печальные и непритворные
Они сложней… Все было проще.
1974
ЭТО СЕВЕР
Это Север, здесь низко легли
Плоскость неба и плоскость земли.
Здесь пустынная блеклость слепа,
Как судьба, как судьба, как судьба…
Это Север. Здесь дует и льет,
И метет, и из мерзлых болот –
Обдает что огнем по ногам.
Как тут ходится – бродится вам?
Как ступается вольным гостям
По костям, по костям, по костям?
1974
* * *
Памяти Н.А. Заболоцкого
Жил-был поэт, без титулов и званий.
Сквозь гул московский слушал гул лесной,
Вдоль чьих-то слав, крушений, притязаний
Брел, щурясь сквозь очки на бег дневной,
Где так в обрез всего: любви, бумаги,
И только стихотворцев – пруд пруди…
Где даже патентованные маги
Не могут снять стеснение в груди.
Где явственнее сказанное глуше,
А близко то, что в самой глубине…
Жил-был поэт. Он стал землей и стужей.
Но нам еще гореть в его огне!
1964
* * *
С годами медленней и реже
В певце святой огонь.
Ты сбавил скорость?
Неизбежен,
Неотвратим обгон!
Ослабнет стынущая лира,
Ослепнет ширь листа…
Ну что же, и чемпионы мира
Сдают свои места,
И властные любимцы рампы
Уходят на покой,
И краток век слепящей лампы,
И долог у слепой…
Нет, лире время не помеха –
Чушь, клевета юнцов!
Чем дольше звук, тем шире эхо,
Когда серьезен зов.
Лишь сдержанней и умудренней
И проще слог певца,
Всей мукой жизни повторенный, –
Он честен до конца.
1964
Р.Гамзатову (к юбилею)
Да здравствуют годы и строчки,
Привет тебе в час веселый!
Тебе, что рожден в сорочке
От меня, родившейся голой.
1973
* * *
Тревожась, судьба
Озирает и срок и пределы,
И шепотом душным
Июль обжигает ее:
Вот в том-то и дело,
Наверное, в том-то и дело,
Чтоб было на травах настояно
Время твое.
И чтоб сквозь тебя
Шло густое дыханье лесное,
Чтоб всякая былка и тварь
Укрепляли: держись!
А все остальное –
Да где оно, все остальное!
На что ты ушла,
Моя странная, милая жизнь?
1972
* * *
…Там неукрашенным могилам
есть простор…
А. Пушкин
Любят писатели русские
Сельские кладбища…
Странные!
Что в них?
Погосты тарусские
Снились
Марине Ивановне –
Лечь под зеленые лапища
Шаткого, дикого кладбища.
Помню,
как сладивши с мелкими
Злобами,
с бренностью сладивши,
Плыл,
как корабль,
в Переделкине
Гроб Пастернака на кладбище.
В гору.
Меж клейкими ветками.
Медленно.
К вечному.
К ветхому.
Никнут букеты неброские,
Зори цветут
виноватые,
Гулко гудят комаровские
Сосны
над тихой
Ахматовой…
Над Святогорским, Тарханами –
Тишь. Да сугробы барханами.
Странные!
Что в них?
Засыпало
Ровно. Все славы и славищи.
…После того,
что им выпало,
Греют их мерзлые кладбища…
Холмиков
белые клавиши,
Стертых крестов указатели…
Издавна сельские кладбища
Русские
любят
писатели.
1967
* * *
Тяжкий день –
Ни таблетки не идут,
Ни настойки.
Очень грустно,
Не сделано,
Прожито зря.
Впрочем, может,
Не так, не совсем,
Не настолько.
Просто карта не шла,
А без карты нельзя
Впрочем, карта –
Подумаешь, экая важность.
С кем играть!
Просто, видно, сегодня
Высокая влажность
Оттого так особенно
И поэтому
Трудно дышать.
1973
* * *
Прости меня,
моя гордыня,
За то, что гну тебя в дугу,
Что Слово,
столпником в пустыне,
Обречь
безлюдью
не могу;
Что, примеряя
Дантов профиль,
Средь вечных теней
не кружу,
А по издательской
Голгофе
Тебя,
осклабясь,
провожу.
Прости!
Как я,
средь зла
срамного,
Средь поруганья твоего,
Прощаю
собственное Слово,
Всю неприкаянность его,
Неосмотрительность,
потери,
Блажь –
целый свет
вогнать в строку…
И то, как,
в долгий век свой
веря,
Оно
мой,
краткий, –
гнет в дугу.
1972
СРЕДЫ
По старому –
Великая Среда.
Иудин день.
Иудин грех и срам.
Как это вышло
жалобно тогда:
что ты мне дашь?
Скажи
и я предам.
По старому –
Великая Среда,
Раскаянная,
чтоб казнилось впредь
прости, прости,
Я больше никогда,
И гасло в гуле
наших
малых сред.
1974
СОЛОВЕЙ
I
Говорят, был певчих птиц отлов –
Там и отловили соловьев.
И уже юнцы не так поют…
Не умеют… И слыхала я,
Будто это очень долгий труд
Соловья учить на соловья.
Отловили старых соловьев –
Под Москвой лишь «фью» да «чмок» в кустах,
Будто умер гениальный зов
У великой птицы на устах.
2
И вздрогнуло в саду:
Турду, турду, турду.
Потом: тюф-тюф, тюх-тюх…
И про себя и вслух.
Потом – слышней, сложней…
Ш-ш!.. Слышишь? – Соловей!
Соловей! Над головой моей!
Это ведь не всякий – соловей…
Застонал, взмолился, захлебнулся,
Дальним всхлипом поздних звезд коснулся,
И – замолк. За гранью смертных сил.
И, смутясь, защелкал, зашалил…
От его причмокиванья, боже!
Поканья, трещотки, дроби, дрожи,
Крутизны рулад, спиралей свиста
Сад вызванивает, как монисто.
Вон, – опять! – наполнив небом горло,
Ввысь винтит серебряные сверла,
А потом, колоратурой сыт,
С благостью запечной свиристит…
Иль, закинув хитрое коленце,
Вслушается резко в отзвук леса –
В подраженье эха и скворца –
И задразнит лихо: – ца-ца-ца!..
И снова, как в бреду, –
Турду, турду, турду…
Забулькает, вскипит…
А белый свет не спит.
Соловей над головой моей.
Над весной, над жизнью – соловей!
Мной не озабоченный нисколько –
Воплощенье дрожи, свиста, щелка –
Он поет и глушь земли взрывает
Крайностью восторгов и скорбей…
Он поет и не подозревает,
Что за редкость – певчий соловей.
1973
ПОЭТ
Он вечный взгляд через «летейски воды»,
Он нервный Блок, дразнящий лунный лик.
Он переводчик шорохов природы
На смертный наш, на грешный наш язык.
Он еретик в петле, он прорицатель,
Он стон дороги под твоей пятой…
Он тучный Фет, брюзга и обыватель, –
Скупой старик с библейской бородой.
Он мальчик, заглядевшийся на птицу,
Оплакавший падучую звезду…
Беда земле, в какой он не родится, –
Никто не возвестит ее беду.
1974
* * *
Не нищий на кладбище истин,
Не инок в юдоли греха –
Гордец он, век тщащийся втиснуть
В прокрустово ложе стиха
* * *
Молчу.
Не то чтоб не умею
Сказать…
Не то, что б не хочу.
Молчу
От ярости,
Немею
От нестерпимости…
Молчу.
1973
ЯБЛОЧНЫЙ ГОД
I
Все давно-предавно отцвело,
И ничто потому не томит,
Не щемит,
Никакие жасмины, ни зори.
Август ценит покой – срок такой.
Зреют яблоки. Падают – стук!
Сад роняет из рук…
Вечера появились. И кузнечики.
Долго поют, создавая уют.
И во тьме наливаются звезды.
Все крупней. И, как яблоки,
Дрогнув, летят.
Чья – когда…
Не беда!
Ах, как небо черно. Все оно –
Утверждают ученые люди –
Там, вверху, – не пространство,
А время…Категория времени. Лет
Миллиарды… И – кто их сочтет!
Человеку простому ни зги
В этом времени черном
Не видно.
Только звезды,
Как яблоки, звезды
Обрываются. Вдруг,
Может, где-то
И слышны эти шорохи света –
В прорве времени
Краткости звук:
Стук…тук-тук…
2
Мне твердили весь век
Средь обид и забот:
Заживет, обойдется,
Быльем порастет…
Я стою, я смотрю –
Лето прет напролом –
На глазах моя жизнь
Порастает быльем,
А над ним
В три погибели
Яблоню гнет –
В бубны ведер
Бьет яблоком
Яблочный год!
3
Это яблочный год, это яблочный год,
Это яблочный воздух мне спать не дает.
Это вам, за пустынность годов и стволов,
Вот он – нате! – ломающий ветки улов.
Набирайте, извольте, чтоб досыта, всласть –
Вы же видите, яблоку негде упасть…
Оглянулся бы он, дилетант, дурачок,
Тот фантаст, приручивший свой первый дичок!
Под крестом и под флагом – на башнях седых,
Знаком власти на левой ладони владык –
Взмыло яблоко! Смысл. Будь разумен и сыт…
И земля, будто яблоко, в темень летит.
Это яблочный год, это яблочный год,
Это шорох и гром, это ходиков ход.
Уж и наши-то яблоньки елям под стать…
Как тогда ты принес на плече их, все пять?
4
Только яблоки падают – стук,
Совершенно особенный звук.
Непреложный, неспешный, тугой –
Осторожный – над жизнью людской.
Не внезапно, и все-таки – вдруг:
Стук – грушовка, папировка – стук…
Воплощенье, свершение, срок,
Тяготения школьный урок?
Признак чуда в усилии рук:
Шевельнулось и – медленно – стук…
Что ты, вовсе не хочется спать!
Это яблоки… Слышишь – опять.
Совершается. Рядом. Вокруг…
Завершается огненный круг.
1974
* * *
Ну и катает! Из грозы в грозу,
Из ливня в ливень, из огня в полымя.
Я падалицу жесткую грызу.
И в дождь гляжу – за окнами моими.
Потоп стеной. И все ему не лень.
Ныряет дом наш, как в пучине ялик…
Как лес шумит, как весел мокрый день,
Как сладко грызть кислейшее из яблок!
1973
ФАЛЬК
Разомкнулось удушье асфальта,
И дохнула в нас на верхотуре
Мастерская художника Фалька
В подчердачной прохладе и хмури,
Где ребрятся, век полкам доверя,
В хвост полотна. И лица и травы,
Как тома, или тени в Преддверье,
Или очередь у переправы.
Но когда обращают их к свету,
К вам – смотрите –
Как с окон короста!
Мастерская… А мастера нету.
Мастерство да не знает сиротства.
Сквозь коричневость с серым –
Оттенок
Розов, желт.
И серебрян и скрытен.
Не дает и не ищет оценок,
Только просит:
Смотрите, смотрите!
Гость отметил:
«Да, пластика с темой
Не в конфликте…
Локальность сюжета…»
Вы смотрите! – содвинула стены
Многоуглая комната эта.
Где нелепость –
Рассесться, судача,
Перед тишью холстов этих тусклых,
Где так славно жила неудача,
Покровительница искусства…
Над Москвой-рекой, на голубятне,
Где не знали морей по колено,
Где, сочувствием кисти объяты,
Вздох и стебель уходят от тлена.
Где сам Фальк,
Как Ламанчский идальго,
На стене, близ Некрасовой Ксюши…
В мастерской у художника Фалька
Тишина.
Я ее не нарушу.
1970
* * *
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну,
Ты вечности заложник
У времени в плену
Б. Пастернак
Не сплю
Все земное – тлен,
За вечность
Веду сражение...
Но только ведь
Здесь не плен,
А лагерь уничтожения
1974
ОВЧАРКИ
Овчарки за каждым забором –
С рычаньем летят на штакетник
И рвутся за мной, как за вором,
Из медленной дачности летней.
Пусть зло не в собаке, а в знаке,
Пусть можно иззлобить любую…
Собаки, собаки, собаки…
Но этих одних не люблю я.
Я знаю – шли сбоку. И если
Взмах чьей-то руки (или мысли),
Овчарки взлетали и лезли,
И грызли, и грызли, и грызли…
Век пса выбирать себе волен
Под стать – век болоночий, гончий…
Двадцатый ведут под конвоем
Овчарки, и тракт не окончен.
Иду. Все темнее в поселке,
А просеки дымны и жарки,
И сбоку, угрюмы как волки, –
Овчарки, овчарки, овчарки.
1972
ПРИМАТ
Не родич?
Уродич?
Вглядись!
Осклаблен
И десны наружу?
Примат я!
Я – прим.
Не гордись.
Я первый,
И, значит,
Ты – хуже.
Смешон, говоришь?
О – бал – деть!!
Пора б
Этим вывертам Вашим…
Ведь стоит мне
Галстук надеть,
И – страшен я…
Страшен?
1972