top of page

И ВСЁ-ТАКИ ЭТО ПРЕКРАСНО

МОЕ ДЕРЕВО

 

Точно петух на тереме,

Врезано в небо ровное

Милое мое дерево,

Дерево мое кровное,

Бьется на рыжей крыше,

Мир от меня закрывшей,

Будто какое знамя,

Сверх этажей, над нами.

Эк его угораздило!  –

В старой трубе котельной

Выросло, в диком празднике

Пляски своей смертельной

Вот уже лет пятнадцать

Вздыблено в вечном бое,

Держится. Приподняться

Требует над судьбою!

Тополь, а выгнут вишнею…

Дерево мое – лишнее,

Храброе мое дерево,

В снежных клубах затеряно,

Ливнями в кровь источено,

Огненно – в озарении…

Памятник одиночеству,

Вызов столпотворению?

Воле небесной вверено,

Машет мне, многокрылое,

Милое мое дерево,

Дерево мое милое.

1974

 

*   *   *

В нарядный день,

В парадный день

И без меня  –  хоть пруд пруди…

И в праздный день,

В твой красный день,

Не торопи меня,

Не жди.

День – дребедень,

Тень на плетень,  –

Бегут, как по воде круги…

Оставь меня

 На черный день,

Про черный день

Побереги.

1972

 

*   *   *

Я, в сущности, за  жизнь впервые

Так, весь апрель, в лесу.

Провижу в нищенском пиры я

И в розге зеленцу.

 

И наблюдаю очередность:

Вяз, дуб – всему свое…

И разнородность всех и родность,

И слитность в бытие.

1975

 

*   *   *

Синевы воцаренье

В блеске туч и лучей,

В тяготенье к паренью  –

Поверх мелочей.

Обобщенье в единость

Солнца, снега, воды…

На бессмертную дивность  –

Горсть смертельной беды.

1975

 

*   *   *

Пришло ниоткуда,

Ушло в никуда.

Казалось, что чудо

И что – на года.

Качнуло запруду,

Рванулась вода…

Забудешь? Забуду,

Чтоб помнить всегда.

Казалось, что чудо

И что – на года…

Пришло ниоткуда,

Ушло в никуда.

1968

 

*   *   *

Я люблю в этой осени – все:

Каждый блик, каждый лист.

И особую тихость ее,

И особенный риск –

Всем живым воздавать наяву

За озноб непогод…

Я, наверно, неверно живу -–

Мне в ладони течет

С жухлых крон нарастающий свет

За беспамятство лет.

Свет плывет… Не беру, не зову.

Я, наверно, неверно живу.

1965

 

НАТЮРМОРТ

На террасе, на клеенке,

В чашке – солнце, – пламя в склянке;

Листьев дрожь и плач овсянки

В чашке, в обруче каемки.

 

Жаль, что день встает все позже,

Жаль, что нам пришлось так тяжко…

А ведь черпал мной, как чашкой,

Света бела, чуда божья!

1972

 

*   *   *

Похолодало небо, и

В нем меньше утешенья,

И ждет покинутость земли

Последнего решенья.

И лист, и я, и жизни ход

Притихли, звук в упадке…

Все ждет: вот-вот – и «Суд идет!»

С помилованьем в папке.

1972

 

ЛИСТЬЯ

В багрец и золото…

А. Пушкин  

Я не читаю и не пишу,

Не читаю и не пишу…

Я смотрю, как краснеют

Террасу оплетшие листья.

«В багрец и золото…»

Солнце течет сквозь них, сквозь них…

И они тут же, при мне,

Меняют цвет.

Актинидия  –  с прожилок;

Сперва проявляется черенок,

Потом – стержень и склерозные венки,

Бегущие от него.

А там – красными пятнами

Идет вся ткань.

«В багрец и золото…»

А дикий виноград – наоборот;

Багровеет с зубцов. Наливается

Розовым, рдяным. Розовым, рдяным.

А жилки еще зелены.

Лимонник же свеж, будто лето

Вначале, и все – впереди. Впереди.

Он пожелтеет. Вот-вот  –

Показалось или пошел желтеть?..

Стал прозрачным и бледным.

Вьюнок выгорел добела.

Добела, добела…Я не пишу.

Не читаю, слушаю…

Слушаю: дятел стучит

И шуршит сентябрь.

Лист шорхнул. Упал.

Громкий какой и тяжелый…

Все меняет свой цвет, на глазах.

На глазах, на глазах…

Вдруг становится ярко вокруг,

Вдруг становится жарко вокруг,

Вдруг становится горько вокруг!

«В багрец и золото…»

Чудо листа!

Я не читаю и не пишу.

Я размышляю, с вашего разрешения.

С вашего разрешения…

Вполне старомодно о Чуде –

Чуде Листа и Земли –

И весьма современно о том,

Что делают с ним иногда

Дикость и злоба…

Я не пишу. Я смотрю, я смотрю,

Как горят вкруг меня

Обхватившие дом,

Обагрившие дом,

Опалившие дом

Листья.

1972

 

*   *   *

Рассеянный свет

И рассеянный день,

Забыл, что прошел,

И опять состоялся –

На памяти листьев и трав

Настоялся,

Рассеянно глянул

Сквозь прожитость лет

И канул,

Как будто живых

Убоялся.

1974

 

ГИМН КАЧАЛКЕ

Сколько лет тебе, качалка,

Двести или сто?

Откачались… Всех не жалко?

Век ушел в ничто.

 

Ты чернела, как улика,

Знак, обломок глыб,

В общем грохоте великом

Скрип твой был, как всхлип.

 

В угол дачных дней забилась,

Точно буква ять…

А поспешность торопилась

Яти распрямлять.

 

Время – правый, виноватый?

Гнет твои круги

Черный бук витиеватый

Без одной дуги.

 

Точен выгиб под рукою,

Да недолог суд, –

Может, линии покоя

Суть в себе несут?..

 

Не они ль меня качали

В мой зеленый час,

И случайные печали

Обтекали нас.

 

И тянулся день несметно,

Ранних лет века,

И покачивалась мерно

За строкой строка.

1972

 

*   *   *

Плетений огненные пряди

Обволокли до крыши дом,

И я, как Фирс в Вишневом саде»,

Одным-одна забыта в нем.

 

Внутри шуршанья, шелестенья

В погожести сухого дня,

Где листьев красные плетенья

Горят на горле у меня.

 

У всех дела. Всем в город срочно,

Как никнут тени по углам!..

Когда-нибудь строфой иль строчкой

Я, может быть, припомнюсь вам.

1974

 

*   *   *

 

Рыжеют

Чащ плетенья,

Лес раньше дня

Провис,

И листья

Жухлой тенью

Сухое

Давят вниз,

Но, бед не принимая,  –

Что жар!..

Пускай метель!..

Воздета ввысь

Прямая

Рождественская

Ель.

1972

 

*   *   *

Бог с ней, какая Адриатика!

Пусть – дым соборов на рассвете…

Живу,

            весь век учусь старательно

Не помышлять о белом свете.

Блажь! Одурь странствий –

                                                  род наркотика.

К чему!

              Есть пруд в ветвях плакучих,

Есть пламенеющая готика

Тугих стволов в тяжелых тучах.

1972

 

ПЕЙЗАЖ

Апокалиптическое небо,

Красные руины облаков…

Будто после дня суда и гнева

Тишина и ночь. Века веков.

Штиль и штиль. Морской воды пространность

И старообразный лунный лик,

Времени эйнштейновская странность,

В вечность обращающая миг.

1974

 

У ВОДЫ

Сер июль. И стоишь у воды.

Как ограблен.

В сером море, вдоль серой гряды,

Пробирается серый кораблик,

В сером серое. Где-то

На солнце закрылась заслонка.

Нету цвета.

Как будто цветная засвечена пленка

1974

 

*   *   *

Как ровно дышит лето,

Как блаженны

Зеленый выдох

И зеленый вдох…

Как будто все старинно,

Совершенно

И божья мира

Не покинул бог.

В безвыходности,

В тупости скаженной,

В угрюмой злобе,

В крошеве эпох…

Так ровно дышит лето,

Так блаженны

Зеленый выдох

И зеленый вдох.

1972

 

*   *   *

Конечно, Гималаи круче,

Чем эти, цугом, тучи.

Но мне досталось только это,

И я не выбираю.

Я полагаю твердо – нету

Торжественнее края,

Чем  небо это в лапах елок,

Его обрывок бледный,

Чем этот дремлющий поселок

В густой истоме летней,

Чем эта белая терраса

В оплетьях винограда,

Чем жизнь моя, в которой сразу –

Сто гималаев кряду.

1972

 

*   *   *

Мне кажется, что это пальмы,

Что рядом океана кромка,

Что вот сейчас увидим даль мы –

Не говорите только громко.

 

Мне кажется, что это Куба,

Суматра, может быть Гаити

Не отвечайте только грубо

И губ насмешкой не кривите.

 

Мне кажется еще не поздно

И можно все сначала, снова…

Молчат вокруг сухие сосны

К удару топора готовы.

1960

 

*   *   *

Да будет тебе в утешенье

Все то, чья судьба – натяженье.

Расслабь – и уже не струна,

Согни – и сосна не сосна.

Замкни – и погибла река,

Утешь – и провисла строка.

1974

 

*   *   *

Обида! Злой спиной

Загородила свет.

Да не спиной – стеной,

Сплошной – и щели нет!

А тесно – кирпичи,

Впритык, вокруг, подряд…

Ты в них, как жар в печи

И как в стволе заряд…

Ты в ней, она в тебе –

Обида!.. Гуд внутри.

Вот-вот (назло судьбе!) –

Гори, гори, гори!

Взорвет, чтобы потом

Пошло корежить, жечь…

И там, где раньше дом,

Торчала только печь,

Да ветер сыпал гарь,

Как черную крупу…

Обида! Вверх ударь

И – вылети в трубу!

1974

 

ОКНО. ЭТЮД.

Кто читает, кто спит,

Больше часа едем.

Электричка дрожит. День промок.

В окне разноцветно и сыро,

Репродуктор нудит: не сорите

Не перебегайте… Не перебегайте!

Двери! Автоматически!

Ав-то-ма-тически!..

Никто, никуда не бежит,

Кто спит, кто читает.

В окне и желто, и красно.

 Рябины…

Стекло в тумане. Вытираю.

А рядом, другие, – в порядке.

В них же рамы двойные!

А моя почему-то одна.

Вытираю.

Платок уже черен.  Не пере  –

бегайте…сорите…

Но и сквозь слез (помнишь

Это «сквозь слез»?)

Все красно и желто. И плывет.

Господи, воля твоя!

Никто не читает. Спят.

Темнеет. И едем четвертый час.

Не перебега…

Ох, как черен платок. Тру стекло.

Только зря уже. Чисто в глазах.

Как совсем без стекла.

А соседние стекла мутны.

Холодает?

Или окна любят, чтоб в них

Смотрели? Смотрю и смотрю.

Наглядеться бы!

Темень пестра,

 И мы едем четыре часа.

1973

 

*   *   *

 

Когда,

           едва сочась

Над хаосом и бредом,

Мерк

          тот,

                мой бедный час, –

В каком

               лишь ты

                              не предал.

А прочим –

                     смех был в смех,

Грех в грех –

                       по общей схеме…

Как я

          жалела тех

Тогда,

           кто предан

                               всеми.

1972

 

*   *   *

С утра одолела серьезность,

Бессмыслица:

«Мысли  о смысле» – зачем?

И стало немыслимо скучно.

Но вдруг – рядом, на провод,

Птица всплыла.

Какая-то сизая (синяя?), малая

И незнакомая –

До черта их нынешним летом.

Сидит и глядит. Наклонила

Длинную голову набок.

Смотрит в глаза.

И улыбается, ну совершенно

Дельфиньей улыбкой –

Что-нибудь знает: зачем?

Или – плыть, чтобы плыть,

И лететь, чтоб лететь,

Кувыркаться в пространстве

И глядеть вам в глаза,

Улыбаясь вот этой,

Лихой и утешной,

Дельфиньей улыбкой?

1972

 

*   *   *

Я говорю себе: презри,

Переступи, наверх смотри.

Осиль, заставь, умей, смоги,

Пренебреги!

Счет униженьям, зряшный счет –

Кто их сочтет!

Не  хватит числ, не заводи,

Твое – в тебе!

Идешь? Иди!

А жизнь, она, как смерть,

Проста –

Все ставит на свои

Места.

1973

 

СТАРИК       

Все весит втрое,

Даже тело

Влачит он, точно грех – душа,

Обременительное дело

Существования

Верша.

Дошел,

Вдавился в дно скамейки,

К скамейке сумки приваля…

Роится дождь, сухой  и мелкий,

И сквозь асфальт

Томит земля.

Все так и есть:

Тщета усилий

И зряшность суеты сует,

И смысла – нет…

Но – март в России,

Как в десять лет,

Как в двадцать лет…

И все-таки –

Не гасни, свет!

1972

 

*   *   *

Не читаю,

Не пишу,

Так сижу,

Наверх гляжу,

Где висят

Берез косицы,

Голосят спросонья

Птицы,

Где такая ясность

Есть –

Ни учесть

И ни прочесть,

Ни отбавить,

Ни додать –

Благодать.

Оттого

И не пишу,

Так сижу,

Наверх гляжу.

1973

 

ПРОЗА ЖИЗНИ

О проза жизни, смерть моя,

Взбешенных частностей садизм,

Где будни будней – это я,

Где проза жизни – это жизнь.

 

Где дом, семья да плошек пляс,

Где и гвоздя для лиры нет,

Где в странных снах смущает нас

Гул катастроф и шорох бед;

 

Где заслонил от черноты

Нас обитаемости чад,

Где в адском пламени плиты

Напевы райские звучат…

 

А в крайний миг (у всех он есть):

Обвал и крах, и тянет прочь…

Нас проза жизни жмет и здесь,

Чтоб прозу смерти превозмочь:

 

– Куда? А мы? Живи, изволь,

Не брезгай гущу дней хлебать,

Вот проза жизни – хлеб и соль,

Стол, где лежит твоя тетрадь.

 

Сверх меры жжет? Тетрадь раскрой!..

И снова кружишь наугад,

Забыв, что нужен тонкий строй,

Чтоб сочинять, особый лад;

 

Чтоб жить, возвышенным кипя,

Брать вечное, без шелухи…

О проза жизни, мне тебя

Хватило на мои стихи.

1974

 

*   *   *

День мается от мая к маю,

Как пес, хватающий свой хвост,

Волчком вокруг себя: поймаю!

И удивлю, и с неба звезд…

Успею. Никого не хуже.

И хвост рывком: наддай, поймай!

День студится от стужи к стуже

И норовит из мая в май.

1972

 

ИРОНИЧЕСКОЕ

Кто судит век, кто ловит час во времечке,

Кто ввысь идет по звездному лучу…

А я лущу лирические семечки,

Лирические семечки лущу.

 

Падет ядро, подсолнухи закружатся?

Не ведаю, мечтой себя не льщу.

Кому сукно, а мне, простите, кружевце…

Я их плету, как семечки лущу.

 

Груз эпопей, трилогий многотемьище

Подымут те, которым по плечу.

А я лущу лирические семечки,

Лирические семечки лущу.

 

И что мне век, и долго ли умеючи,

И риска нет…Легонечко лущу.

В микрорайоне нашем, на скамеечке…

И в звездной сини ноги полощу.

1974

 

*   *   *

Позови меня, позови меня…

Илья Сельвинский

Вопиет средь пустынь любви:

Позови меня! Позови!…

И скулит в толчее пути:

Отпусти меня! Отпусти…

А меж них, шепотком почти,

Затаилось, как грош в горсти:

Ты прости меня, ты прости…

1974

 

*   *   *

О, Боже, волнения слезы

Мешают мне видеть тебя!»

Б. Пастернак

 

Бог мой, ты видишь ли сам меня

В этом больничном снегу?

Видишь, и крестного знаменья

Я сотворить не могу…

Видишь, Голгофой отмечена

Мглы моей жгучая муть…

Мне рассказать тебе нечего –

Ты мне шепни что-нибудь.

1970

 

СТИХИ О СОРОКЕ

Сорока-белобока

Кашку варила,

Деток кормила…

Ты, сорока, меня искусом

Не тронь.

До сих пор щекочет присказка

Ладонь:

А ты мал, не дорос,

Воды в кашу не принес…

Врешь, сорока-белобока,

Синий хвост,

Ну, живем – и слава богу,

Лес да мост…

Брось, что серо да убого,

Как погост,

Дрянь сорока-толстобока,

Драный хвост!..

…А ты в лес не ходил,

А ты дров не рубил,

Не готов твой обед,

Ничего тебе нет!..

Ничего? Отрад бессрочных,

Верно, нет,

Ну, а щелк твоих сорочьих

Кастаньет?

Ври да ври – перетолкую:

Щелк да треск!

Хоть бы блесточку какую?

Что мне блеск!

Хоть бы взмыть, как бело облако,

До звезд?

Ах, сорока-балаболка,

Кверху хвост,

Ты, воровка, голытьба,

Меня не тронь,

Золотит судьба

Не каждую ладонь.

…Не готов твой обед,

Ничего тебе нет!

Ну, и что ж, что не до звезд,

Что вышел срок…

Ах, как синь твой хвост,

Как бел твой белый бок,

Как ты машешь

Над погостом, над рекой!..

А другой

Не надо каши

Никакой.

1975

 

*   *   *

А просто – создателю

Наши страдания

Уже не видны

В темноте мироздания.

И всех нас,

Ликующих, страждущих –

Скопом –

Нельзя разглядеть

Никаким микроскопом.

В грехах и недугах,

Кишащими кучами,

Мы брошены им,

Потому что – наскучили.

1974

 

*   *   *

 

Где-то в небе урчит,

Роет синь самолетик,

День полынно горчит…

Как живете?

В этом дне,

Как на дне,

Различив еле-еле:

Кто-то там, в вышине,

Продирается к цели.

1972

 

*   *   *

Оранжевый запах йода

И синий виток воды –

За зимние дни и годы,

За пасмурные труды,

За тягловый ход по кругу

(Тащись, колесо крути!)

Ослаблена вдруг подпруга,

Отпущен хомут почти…

Чтоб этот простор вздыхая,

Не хаял ты крест земной,

Не охал: она какая,

Удача, что к нам спиной?

Чтоб знал ты, что не иначе,–

Вот это она и есть:

Удача, твоя удача –

Родиться и ношу несть.

1969

 

ВОСТОЧНЫЙ МОТИВ

Все говорят: сошла с ума

У нас зима на этот раз,

А я кричу – постой, зима,

Застрянь сама на этот раз

Не отпускай, пусть крепнет лед,

Прочь ледоход на этот раз!

Удвой нам срок, замедли ход,

Отсрочь исход на год, на час.

 

Пока вокруг еще бело

В стекло не видно перемен

И все идет, как прежде шло,

Часам назло – без перемен.

 

А брызнет лед, а вздрогнет взгляд, –

И циферблат, как карусель.

Зажегся лист, очнулся сад,

Вновь листопад, как карусель!

 

И никому спасенья нет,

Весь белый свет, как карусель,

Обрывки дней, обломки лет…

Мети, метель, глуши, апрель! 

1963

 

*   *   *

Я разлюбила этот дом,

И всех, кто в нем,

И все, что было…

И дом – пустырь

На месте том,

Где был тот дом,

Что я любила.

1972

 

*   *   *

Над Кавказом осенний стяг:

Синевы с желтизною – поровну.

Отъезжаем. Не век в гостях!..

Я смотрю в обратную сторону.

 

В желтизну смотрю, в синеву,

Вопреки расписанью скорому,

Сквозь торчащее наяву

Я смотрю в обратную сторону.

 

Все черней, все быстрей в окне,

Все надсадней вороны-вороны…

Ах, как светит в той стороне,

В той, обратной, в погасшем дне, –

Я смотрю в обратную сторону.

1972

 

ПОКРОВ НА НЕРЛИ

Октябрь – октябрем, а трава-то, трава!

И белым по зелени храм Покрова.

Свечой на ладони – на голом лугу –

Прямой на ветру, гнущем реку в дугу.

Мерцает в излучине, будто из туч

Сквозит к нему некий, единственный, луч.

Пропорций бесспорность и магия лет? –

Струящийся в небо естественный свет!

И сколько б ни шел ты назад, – допоздна

Идет за тобою его белизна,

Как жизнь, что, отстав, и в последней дали

Все светит нам вслед, как Покров на Нерли.

1973

 

*   *   *   (после Юга)

 

Какие здесь тихие птицы

Какие здесь темные сосны

Как рано здесь солнце садится,

Как люди бледны и нервозны…

Как все у них злобно и трудно,

Как страшно меж ними родиться!

Какие здесь длинные будни,

Какие здесь тихие птицы

1963

 

*   *   *

Мне захотелось погордиться

В тоске ночной,

Подумалось, что пригодится,

Мол, голос мой,

Что и чему-то научилась

(Признать не грех)

И что-то даже получилось

Не как у всех.

Ведь в хвост и в гриву нас эпоха,

В кровь маета!

Пожалуй, жизнь не так уж плохо

И прожита.

Вон сколько – лучших! – расплатилось,

Костьми легло…

Мне не спалось. Я не гордилась,

Поволокло

Меня обратно на каменья,

В провал тех лет.

И там, в их общем погребенье,

Заглох мой след.

1975

 

*   *   *

Я сбросила рифму, строфу распрягла,

Срывая постромки.

Я лист извела от угла до угла,

От кромки до кромки.

И вкрадчиво шли, полоса к полосе,

Обширные строки.

А я говорила: так делают все,

Всему свои сроки.

А мне говорили: давно бы пора,

Как жаль, что так поздно!

Век взрыва – он требует спешки пера

И емкости прозы.

А мысли! – нельзя, как плоты, их вязать…

И я развязала.

Но жгло! Ты умела короче сказать

Все то, что сказала.

Отринь, потесни, чтоб лишь нерв, только суть…

Спеши, это срочно!

Чтоб мог кто-то вот-вот начнущий тонуть

Схватиться за строчку.

И я принялась за избытки, концы,

Находки, детали…

И строки построились снова в столбцы

И к рифмам припали.

1973

 

К СТРАНИЦЕ

Жизнь одолела. Яро, истово,

Грызя, виня…

Утешь меня, страница чистая,

Утешь меня.

Встань между мной и сворой целою

Клыкастых дней,

Утешь меня, страница белая,

В глуши моей,

И словно иероглиф бедствия

(SOS! Крен и брешь!),

Прими, пойми, тетрадка детская,

Приди, утешь.

Втолкни в созвучий препирательство,

Строкой свяжи,

Не отпускай, не знай предательства,

Спасай, держи!

Прижми к лицу мне тишь древесную –

Лист студит лбы!

Как благосклонную и честную

Ладонь судьбы…

И если главного не сделаю

В глумленье дня,

Прости меня, страница белая,

Прости меня.

Но ты, что сто раз перечеркнута,

В помарках вся,

Иди, ступай, моя страница черная,

Мой  SOS неся.

Живи, страница, строчку пестуя,

Ищи того,

В ком слышен первый прозвук бедствия, –

Утешь его!

1974

 

*   *   *

По январю, по январю,

По сыпкому снежку,

По сахарному творожку –

Иду и говорю:

Благодарю, благодарю

За этот встречный свет,

За хруст, как зуб по сухарю,

Когда вам десять лет…

Я говорю: мой белый день,

Вовек благодарю

За красный луч по снегирю,

За синий, в шапке, пень…

Я говорю: подольше б нам, –

Сквозь полный календарь, –

По январям, по январям,

Из января в январь!

1974

 

ЗИМНИЕ ЭТЮДЫ

 

I.Полустанок

И побегут полустанки,

Только мелькнет штукатурка,

Холм да бетон в серебрянке –

Крашеные фигурки.

 

Братской могилки ограда,

Будто метнулась, и – нету,

Но уже вынесло кряду

Эту, и эту, и эту.

 

Смутны на зимней равнине,

Тени их поезду машут…

Как вам там спится под ними,

Бедные мальчики наши?

 

Здесь хоть свистки да гуденье,

А на безлюдье, как в жмурки,

Кружатся в белой метели

Крашеные фигурки.

 

2. Кормушка

Веселая кормушка

Качается в лесу,

Не нищенская кружка –

Пирушка на весу.

 

Веселая кормушка,

Ей любо, ей не лень,

Ей, видно, так и нужно

Качаться целый день.

 

 

Чтоб жданный и нежданный

Стучал в ее ладонь –

И громкий, красноштанный,

И тихий клюв-огонь;

 

Чтоб взмыла и померкла,

Осыпавшись в снега,

Звенящим фейерверком

Синичья мелюзга,

 

Чтоб там, в еловых патлах,

Как самосвал тяжел,

На пир зеленых дятлов

Зеленый дятел вел;

 

Чтоб столько и полстолько,

Чтоб писк, сорочий гром,

Чтоб розовая сойка

С лазоревым пером;

 

Чтоб поползень с дельфиньей

Улыбкой и снегирь…

Чтоб снег был очень синий

И очень белой ширь;

 

Как будто день – награда,

Как будто снят покров.

Как будто все как надо

В сем лучшем из миров.

 

3. Весна

Бинты бересты, простыни снегов,

Больничная пересиненность теней,

И солнце в паутине облаков,

И тишина, как благодать забвенья.

Земля моя! Какой печальный круг,

Безвыходность запущенной болезни…

О, как ты ждешь, чтобы вошел хирург

И, вскинув скальпель, приказал: воскресни!

 

4. От Можайска

Идет дорога от Можайска

По белизне, по тишине,

Шуршит асфальт: дыши, мужайся,

Хоть босиком – ступай по мне!

 

Заката розовая пряжа

И сизый, смутный лес вдали…

И нет целительней пейзажа,

И нет мучительней земли.

 

5. 3 марта

Третье марта. Слепит, припекая,

Холодит, и погода легка.

И зима, и дорога такая,

Будто все это нам – на века.

 

6. Верея

Верея, Верея,

Улица резная.

Вяжет вязь колея.

И – как сроду знаю.

Сплошь в снегу Верея,

В чистом, без помарок…

Верея, будто я

Вся – тебе в подарок.

Это миг или век,

Завершен иль начат?

Стук машин, санок бег?

Милуют иль плачут?

Верея, Верея,

В белом – как венчалась…

Где? Когда?.. Жизнь моя

Вся перемешалась.

С колоколен ли стон,

Звон дымов из печек…

Синь овраг, розов склон –

Сумерки не вечер.

Верея – крутизна

Над рекой Протвою,

Как из детского сна,

Блеск над головою.

В дальней черни леса –

Где-то да когда-то…

Да звезда, как слеза,

В зелени заката…

Вот и вся Верея,

Ах, какая жалость!..

Верея… Жизнь моя

Вся перемешалась.

1974

 

*   *   *

И вдруг, как в пустыне вода!

Вода, утоли мою душу,

Я мало надеюсь на сушу...

Со дна мне мерцает звезда.

1974

 

*   *   *

Какая мель! – по щиколотку чайкам…

Как стыл, ребрист и пасмурен залив.

Как горизонт шлагбаумом свинчатым

Замкнул его, от моря отделив.

 

Но там, за ним, где глазу ходу нету,

Как знак, что – даль, что глубь, что

                                                               трын-трава,

Протяжный дым плывет по белу свету,

Предчувствуемый берегом едва.

1974

 

*   *   *

Но вдруг остыло море.

Что-то в нем поворотилось.

Отвратилось, за ночь

Явило стужу

В самый летний жар.

Холодное течение, сказали,

На нас от Скандинавии

Дохнуло.

И – вся любовь.

И смотрит из глубин

Надменно

Сизость северного ока.

И как это бывает, в самом деле, –

Холодное течение

Дохнет…

1974

 

РЕКВИЕМ

О, лакримоза, ла-а-кри-мо-за…

Смычок взрезает

Тишь – без наркоза.

А голос в хоре!..

Во всем соборе

Стон – лакримоза! –

Прости, мой слезный,

Смертельна чаша

И малой дозой.

Лаакримоза…

От плит до шпиля,

Сквозь штиль и грозы.

Вы есть?

Вы были!

О, лакримоза,

Как плачет Моцарт –

Из славы вечной

Над травкой вешней,

Над бедной болью

И над собою…

Ла-а-кримоза!

Над чадной прозой,

Над тщетной спесью

В последней мессе.

Органный гром –

Над созревшим злаком,

Над мертвым львом,

Над живой собакой…

О, лакримоза,

Ла-а-кри-мо-за!

Сквозь все угрозы:

Прости, сладчайший,

Наш век кратчайший…

Твой лик неясен,

Ла-а-кри-мо-за!

Твой мир прекрасен

Сквозь наши слезы.

1974

 

*   *   *

 

И, как всегда, при виде корабля

Ногам обузой сделалась земля.

Дохнули далью Аквилон, Борей –

Все тридевять невиданных морей.

Но, как всегда, при блеске корабля

Натягивает цепь судьбы земля

1974

 

*   *   *

Какой веселый шторм,

Всю Балтику взболтало!

Все выбилось из норм

И на голову встало.

Как празднует вода –

Бараны и буруны!..

Лишь стонут провода,

Как сорванные струны.

1973

 

ВЕСНА

Жар навалившейся шубы,

Ноги – колоды…

В мартовской давке сугубо

Чувствуешь годы.

В сумках и тканях, незримы,

Вместе и розно,

Виснут на нас наши зимы,

Лета и весны.

Тащишь себя через толпы,

Как на аркане…

Так уставала я только

В юности ранней.

Нет, не тогда, – еще прежде,

В самом начале:

Как в казематы, в одежды

Нас заточали.

Рвали мы шарфы, рейтузы,

Шапки и тряпки!

Прочь – из свивальной обузы,

Вон из охапки!

Нет, еще раньше: рвались

Сквозь одиночку –

Хруп, и спеленатый лист

Взламывал почку.

1972

 

*   *   *

Листья тянут ладони.

Тяни не тяни –

Чем утешу зеленые души?

Будут красные дни,

Будут черные дни,

Будут белые, белые стужи.

 

О, чащоб ворожба!

Через ельник слепой

До своей-то судьбы не добраться…

Каждый день сам не свой,

Каждый лист – сам собой,

Точно оттиски сгинувших пальцев.

 

Только лиственный росчерк

И нашим сродни,

Разве – узел наш круче и туже…

Те же красные дни,

Те же черные дни,

Те же белые, белые стужи.

1972

 

*   *   *

И это пройдет…

Ветхий завет

Сверхблаго, сверхчудо, мгновенье и год –

Кто первый шепнул мне: и это пройдет?

 

Уйдет без оглядки, к чертям, как циклон…

Откуда ты взял это, царь Соломон?

 

Сверхболь, сверхбеда, беспредел, безысход…

Не падай! Припомнил? И это пройдет!

 

Совсем. Непреложно. Явь ринется в сон.

Откуда ты знал это, царь Соломон,

 

Чтоб кинуть в столетья, в их черный черед:

И это, и это, и это пройдет.

 

Закон естества? Как Ньютонов закон?

Зачем ты открыл его, царь Соломон!

1972

 

ТЕСНО!

Тесно.

Попросту тесно.

Теперь только я поняла:

Тесно.

В утробе. В свивальнике.

В шубе. В доме.

В толпе и в гробу.

Тесно. Вот в том-то и дело.

Теперь только я поняла.

Тесно – в объятьях,

В тисках долга и срока,

В книге, в колодках,

В лесу, в унижении,

В славе…

Тесно

На желтой и жаркой

Кромке залива –

Как мал он, как мал! –

Океана хочу, океана.

Ах, теперь только я поняла:

Тесно – это, наверно,

Прапамять

Тоскует в нас

Об океане,

Из которого мы…

Тесно, господи,

Тесно!

Теперь только я поняла.

1973

 

*   *   *

Когда предстанет вам на суд,

Всем скопом, дней моих абсурд,

Забот нагроможденье, –

Явите снисхожденье!

 

Не обрубайте круто: бред!

Так  век не мог прожить поэт –

Тащить, взвалив год на год…

Без пирамид и пагод!

 

Поэт – о н   н а д, поэт – о н   в н е…

Внутри прожить досталось мне.

Уж вы меня простите,

Не торопясь, прочтите.

1973

 

СОН

А сон такой: поля пусты,

В полях столбы крестами,

Торчат столбы, столбы-кресты

С распятыми Христами.

И крест к кресту, о, сколько здесь!

Иных знакомы лица,

Христы еще живые есть –

И жизнь, и мука длится...

И все. И я иду сквозь строй...

Сквозь сон мой, с притчей схожий.

И крест к кресту… А вон – пустой…

Помилуй, сыне божий!

Мне б подойти хоть к одному,

Смочить водой тряпицу…

А я иду и никому

Не подаю напиться.

Сквозь ночь иду, сквозь полдня тьму…

Иных знакомы лица…

И никому, и никому

Не подаю напиться.

1973

 

*   *   *

Читаю

(что-то о сокровищах Тутанхамона)

И – не читаю.

А в окне снег. Косой,

Густой и лиловый.

Четыре, а сумерки;

Лампа горит,

И день уже – весь.

В комнате рядом

Мой дорогой,

Как всегда,

Рисует и чертит

Дома свои и кварталы.

В проем мне видна

Спина его в клетчатой теплой рубахе.

Тихо. Молчит телефон.

Он молчит, потому что

Давно уже слушает

Два голоска –

Это наша с подругой

Обсуждают свои пустяки.

«Ой, куда в такой снег!..»

Вот уж вовсе темно.

Как метет!

Как метет!..

Наклоняюсь над полом,

К паркетине желтой,

И незаметно – тьфу-тьфу –

Суеверно стучу

По дереву левой рукой.

1973

 

*   *   *

Первый луч омыл ольху,

Тучку высветлил вверху,

Штрих к штриху.

Два мазка в глуби пустой –

Женский профиль и мужской.

Мы с тобой…

Ветром тронуло ольху,

Что-то дрогнуло вверху,

Растворилось… Я ли, ты ли?

Жили-были

Утро, луч в ольхе густой,

Мы с тобой.

1973

 

СТАРИННЫЕ СТИХИ

Мне снилось – смешно! – будто я… вышиваю,

На пяльцах, сама и – во сне.

И веточка гладью дрожит, как живая,

На тонком льняном полотне.

 

Мне снилось – неспешно вокруг, и движенья

Без резкости, взгляды легки…

И лето в окне, и ни в ком раздраженья,

И нитка не ранит руки.

 

И час оплывает, и я вышиваю,

Блюду старомодный покой.

Мне снилось – смешно! – будто я оживаю,

Как ветка, под тихой рукой.

1972

 

*   *   *

И все-таки это прекрасно!

(Живи, старомодное слово.)

Прекрасно, что в окнах лилово,

Знакомо, привычно, ненастно.

Привычность (звучи без смущенья,

Привычная рифма)…Прекрасно,

Что в прорве слепой и безгласной,

Средь общего коловращенья

Частиц, и пустот, и созвездий

Летим мы – привычные – вместе,

Мелькает… Подольше б не гасло.

Вот так: ни прибавить, ни вычесть…

О малая вечность, – привычность,

Не знаешь ты, как ты прекрасна!

1972

 

ПОЛУКРОВКА

 

Я – полукровка, полу – кровка.

Мне, право, дьявольски неловко,

Но так уж вышло, извините,

В нас, как в клубке, клубятся нити.

И, если размотать их, боже! –

Живем, на крайность крайность множа.

Вон в хвост за мной мусолят святцы

Брадатые старообрядцы,

И благонравные евреи

Идут, собой ермолки грея.

А в тех евреях, между прочим,

Свой грех – французской кровью порча.

И! Срам какой! Секрет! Но имя

Весьма французское за ними…

А я вот – хуже, чем воровка,

Я, извините, полукровка.

Ну, как Иисус, наполовину…

Простите, ради божья сына!

Что маскировка, лакировка –

Спасенья нет: я – полукровка!

Но те, на ваших полках книжных, –

В больших они чинах иль нижних, –

В них и совсем не сыщешь толку,

Хоть вырубай за полкой полку:

Смешались города и веси...

Каких краев какие смеси!

Татарской, греческой, германской

И эфиопской, и шотландской,

Хохлацкой, польской… Намешали!

А кажется, не помешали.

Куда уж хуже взять анкеты,

Сплошь, ни в одной, порядка нету,

И в «до семнадцатого года» -

Черт ногу сломит! Их бы – с ходу…

Но вы ее простите, дуру,

Ту, Русскую Литературу,

Как вас она давно простила,

Перекрестила и пустила

(Не глянула на чистокровье,

Не скотный двор, где чтут коровье!),

Пустила литноменклатуру,

Не кровную… макулатуру,

На переплавку, перековку…

А я – мне что – я полукровка!

1973

 

*   *   *

Что есть Россия? Не помнишь? Резонно.

Дальняя дымка в томах поэтических.

Что есть Россия? Огромная «зона»

Где уголовники бьют политических.

1974

 

*   *   *

 

Ах, как мы жили унизительно,

Как страшно жили, как несчастно,

Вам не понять и приблизительно,

Грядущие энтузиасты.

 

Хоть наши строки стихотворные

На зуб возьмите и на ощупь,

Печальные и непритворные

Они сложней… Все было проще.

1974

 

ЭТО СЕВЕР

Это Север, здесь низко легли

Плоскость неба и плоскость земли.

 

Здесь пустынная блеклость слепа,

Как судьба, как судьба, как судьба…

 

Это Север. Здесь дует и льет,

И метет, и из мерзлых болот –

 

Обдает что огнем по ногам.

Как тут ходится – бродится вам?

 

Как ступается вольным гостям

По костям, по костям, по костям?

1974

 

*   *   *

Памяти Н.А. Заболоцкого

Жил-был поэт, без титулов и званий.

Сквозь гул московский слушал гул лесной,

Вдоль чьих-то слав, крушений, притязаний

Брел, щурясь сквозь очки на бег дневной,

Где так в обрез всего: любви, бумаги,

И только стихотворцев – пруд пруди…

Где даже патентованные маги

Не могут снять стеснение в груди.

Где явственнее сказанное глуше,

А близко то, что в самой глубине…

Жил-был поэт. Он стал землей и стужей.

Но нам еще гореть в его огне!

1964

 

*   *   *

С годами медленней и реже

В певце святой огонь.

Ты сбавил скорость?

                                      Неизбежен,

Неотвратим обгон!

Ослабнет стынущая лира,

Ослепнет ширь листа…

Ну что же, и чемпионы мира

Сдают свои места,

И властные любимцы рампы

Уходят на покой,

И краток век слепящей лампы,

И долог у слепой…

Нет, лире время не помеха –

Чушь, клевета юнцов!

Чем дольше звук, тем шире эхо,

Когда серьезен зов.

Лишь сдержанней и умудренней

И проще слог певца,

Всей мукой жизни повторенный, –

Он честен до конца.

1964

 

Р.Гамзатову (к юбилею)

Да здравствуют годы и строчки,

Привет тебе в час веселый!

Тебе, что рожден в сорочке

От меня, родившейся голой.

1973

 

*   *   *

Тревожась, судьба

Озирает и срок и пределы,

И шепотом душным

Июль обжигает ее:

Вот в том-то и дело,

Наверное, в том-то и дело,

Чтоб было на травах настояно

Время твое.

И чтоб сквозь тебя

Шло густое дыханье лесное,

Чтоб всякая былка и тварь

Укрепляли: держись!

А все остальное –

Да где оно, все остальное!

На что ты ушла,

Моя странная, милая жизнь?

1972

 

 *   *   *

…Там неукрашенным могилам

есть простор…

А. Пушкин

Любят писатели русские

Сельские кладбища…

Странные!

                  Что в них?

Погосты тарусские

Снились

               Марине Ивановне –

Лечь под зеленые лапища

Шаткого, дикого кладбища.

Помню,

             как сладивши с мелкими

Злобами,

                 с бренностью сладивши,

Плыл,

          как корабль,

                                 в Переделкине

Гроб Пастернака на кладбище.

В гору.

            Меж клейкими ветками.

Медленно.

                   К вечному.

                                       К ветхому.

Никнут букеты неброские,

Зори цветут

                    виноватые,

Гулко гудят комаровские

Сосны

            над тихой

                              Ахматовой…

Над Святогорским, Тарханами –

Тишь. Да сугробы барханами.

Странные!

                    Что в них?

                                       Засыпало

Ровно. Все славы и славищи.

…После того,

                         что им выпало,

Греют их мерзлые кладбища…

Холмиков

                        белые клавиши,

Стертых крестов указатели…

Издавна сельские кладбища

Русские

                любят

                            писатели.

1967

 

*   *   *

Тяжкий день –

Ни таблетки не идут,

Ни настойки.

Очень грустно,

Не сделано,

Прожито зря.

Впрочем, может,

Не так, не совсем,

Не настолько.

Просто карта не шла,

А без карты нельзя

Впрочем, карта –

Подумаешь, экая важность.

С кем играть!

 

Просто, видно, сегодня

Высокая влажность

Оттого так особенно

И поэтому

Трудно дышать.

1973

 

*   *   *

Прости меня,

                        моя гордыня,

За то, что гну тебя в дугу,

Что Слово,

                   столпником в пустыне,

Обречь

             безлюдью

                                не могу;

Что, примеряя

                          Дантов профиль,

Средь вечных теней

                                     не кружу,

А по издательской

                                 Голгофе

Тебя,

          осклабясь,

                              провожу.

Прости!

              Как я,

                       средь зла

                                         срамного,

Средь поруганья твоего,

Прощаю

               собственное Слово,

Всю неприкаянность его,

Неосмотрительность,

                                      потери,

Блажь –

                  целый свет

                                      вогнать в строку…

И то, как,

                 в долгий век свой

                                                  веря,

Оно

         мой,

                  краткий, –

                                     гнет в дугу.

1972

 

СРЕДЫ

По старому –

                       Великая Среда.

Иудин день.

                        Иудин грех и срам.

Как это вышло

                          жалобно тогда:

что ты мне дашь?

                               Скажи

                                          и я предам.

По старому –

                        Великая Среда,

                                                    Раскаянная,

чтоб казнилось впредь

                                         прости, прости,

                                    Я больше никогда,

И гасло в гуле

                         наших

                                     малых сред.

1974

 

СОЛОВЕЙ

I

Говорят, был певчих птиц отлов –

Там и отловили соловьев.

И уже юнцы не так поют…

Не умеют… И слыхала я,

Будто это очень долгий труд

Соловья учить на соловья.

Отловили старых соловьев –

Под Москвой лишь «фью» да «чмок» в кустах,

Будто умер гениальный зов

У великой птицы на устах.

 

2

И вздрогнуло в саду:

Турду, турду, турду.

Потом: тюф-тюф, тюх-тюх…

И про себя и вслух.

Потом – слышней, сложней…

Ш-ш!.. Слышишь? – Соловей!

 

Соловей! Над головой моей!

Это ведь не всякий – соловей…

Застонал, взмолился, захлебнулся,

Дальним всхлипом поздних звезд коснулся,

И – замолк. За гранью смертных сил.

И, смутясь, защелкал, зашалил…

От его причмокиванья, боже!

Поканья, трещотки, дроби, дрожи,

Крутизны рулад, спиралей свиста

Сад вызванивает, как монисто.

Вон, – опять! – наполнив небом горло,

Ввысь винтит серебряные сверла,

А потом, колоратурой сыт,

С благостью запечной свиристит…

Иль, закинув хитрое коленце,

Вслушается резко в отзвук леса –

В подраженье эха и скворца –

И задразнит лихо: – ца-ца-ца!..

 

И снова, как в бреду, –

Турду, турду, турду…

Забулькает, вскипит…

А белый свет не спит.

 

Соловей над головой моей.

Над весной, над жизнью – соловей!

 

Мной не озабоченный нисколько –

Воплощенье дрожи, свиста, щелка –

Он поет и глушь земли взрывает

Крайностью восторгов и скорбей…

Он поет и не подозревает,

Что за редкость – певчий соловей.

 

1973

 

ПОЭТ

Он вечный взгляд через «летейски воды»,

Он нервный Блок, дразнящий лунный лик.

Он переводчик шорохов природы

На смертный наш, на грешный наш язык.

 

Он еретик в петле, он прорицатель,

Он стон дороги под твоей пятой…

Он тучный Фет, брюзга и обыватель,  –

Скупой старик с библейской бородой.

 

Он мальчик, заглядевшийся на птицу,

Оплакавший падучую звезду…

Беда земле, в какой он не родится, –

Никто не возвестит ее беду.

1974

 

*   *   *

Не нищий на кладбище истин,

Не инок в юдоли греха –

Гордец он, век тщащийся втиснуть

В прокрустово ложе стиха

 

*   *   *

Молчу.

Не то чтоб не умею

Сказать…

Не то, что б не хочу.

Молчу

От ярости,

Немею

От нестерпимости…

Молчу.

1973

 

ЯБЛОЧНЫЙ ГОД

I

Все давно-предавно отцвело,

И ничто потому не томит,

Не щемит,

Никакие жасмины, ни зори.

Август ценит покой – срок такой.

Зреют яблоки. Падают – стук!

Сад роняет из рук…

Вечера появились. И кузнечики.

Долго поют, создавая уют.

И во тьме наливаются звезды.

Все крупней. И, как яблоки,

Дрогнув, летят.

Чья – когда…

Не беда!

Ах, как небо черно. Все оно –

Утверждают ученые люди –

Там, вверху, – не пространство,

А время…Категория времени. Лет

Миллиарды… И – кто их сочтет!

Человеку простому ни зги

В этом времени черном

Не видно.

Только звезды,

Как яблоки, звезды

Обрываются. Вдруг,

Может, где-то

И слышны эти шорохи света –

В прорве времени

Краткости звук:

Стук…тук-тук…

2

Мне твердили весь век

Средь обид и забот:

Заживет, обойдется,

Быльем порастет…

Я стою, я смотрю –

Лето прет напролом –

На глазах моя жизнь

Порастает быльем,

А над ним

В три погибели

Яблоню гнет –

В бубны ведер

Бьет яблоком

Яблочный год!

3

Это яблочный год, это яблочный год,

Это яблочный воздух мне спать не дает.

Это вам, за пустынность годов и стволов,

Вот он – нате! – ломающий ветки улов.

Набирайте, извольте, чтоб досыта, всласть –

Вы же видите, яблоку негде упасть…

Оглянулся бы он, дилетант, дурачок,

Тот фантаст, приручивший свой первый дичок!

Под крестом и под флагом – на башнях седых,

Знаком власти на левой ладони владык –

Взмыло яблоко! Смысл. Будь разумен и сыт…

И земля, будто яблоко, в темень летит.

Это яблочный год, это яблочный год,

Это шорох и гром, это ходиков ход.

Уж и наши-то яблоньки елям под стать…

Как тогда ты принес на плече их, все пять?

4

Только яблоки падают – стук,

Совершенно особенный звук.

Непреложный, неспешный, тугой –

Осторожный – над жизнью людской.

Не внезапно, и все-таки – вдруг:

Стук – грушовка, папировка – стук…

Воплощенье, свершение, срок,

Тяготения школьный урок?

Признак чуда в усилии рук:

Шевельнулось и – медленно – стук…

Что ты, вовсе не хочется спать!

Это яблоки… Слышишь – опять.

Совершается. Рядом. Вокруг…

Завершается огненный круг.

1974 

 

*   *   *

Ну и катает! Из грозы в грозу,

Из ливня в ливень, из огня в полымя.

Я падалицу жесткую грызу.

И в дождь гляжу – за окнами моими.

Потоп стеной. И все ему не лень.

Ныряет дом наш, как в пучине ялик…

Как лес шумит, как весел мокрый день,

Как сладко грызть кислейшее из яблок!

1973

 

ФАЛЬК

Разомкнулось удушье асфальта,

И дохнула в нас на верхотуре

Мастерская художника Фалька

В подчердачной прохладе и хмури,

Где ребрятся, век полкам доверя,

В хвост полотна. И лица и травы,

Как тома, или тени в Преддверье,

Или очередь у переправы.

Но когда обращают их к свету,

К вам – смотрите –

Как с окон короста!

Мастерская… А мастера нету.

Мастерство да не знает сиротства.

Сквозь коричневость с серым –

Оттенок

Розов, желт.

И серебрян и скрытен.

Не дает и не ищет оценок,

Только просит:

Смотрите, смотрите!

Гость отметил:

«Да, пластика с темой

Не в конфликте…

Локальность сюжета…»

Вы смотрите! – содвинула стены

Многоуглая комната эта.

Где нелепость –

Рассесться, судача,

Перед тишью холстов этих тусклых,

Где так славно жила неудача,

Покровительница искусства…

Над Москвой-рекой, на голубятне,

Где не знали морей по колено,

Где, сочувствием кисти объяты,

Вздох и стебель уходят от тлена.

Где сам Фальк,

Как Ламанчский идальго,

На стене, близ Некрасовой Ксюши…

В мастерской у художника Фалька

Тишина.

Я ее не нарушу.

1970

 

*   *   *

Не спи, не спи, художник,

Не предавайся сну,

Ты вечности заложник

У времени в плену

Б. Пастернак

 

Не сплю

Все земное  – тлен,

За вечность

Веду сражение...

Но только ведь

Здесь не плен,

А лагерь уничтожения

1974

 

ОВЧАРКИ

Овчарки за каждым забором –

С рычаньем летят на штакетник

И рвутся за мной, как за вором,

Из медленной дачности летней.

 

Пусть зло не в собаке, а в знаке,

Пусть можно иззлобить любую…

Собаки, собаки, собаки…

Но этих одних не люблю я.

 

Я знаю – шли сбоку. И если

Взмах чьей-то руки (или мысли),

Овчарки взлетали и лезли,

И грызли, и грызли, и грызли…

 

Век пса выбирать себе волен

Под стать – век болоночий, гончий…

Двадцатый ведут под конвоем

Овчарки, и тракт не окончен.

 

Иду. Все темнее в поселке,

А просеки дымны и жарки,

И сбоку, угрюмы как волки, –

Овчарки, овчарки, овчарки.

1972

 

ПРИМАТ

Не родич?

Уродич?

Вглядись!

Осклаблен

И десны наружу?

Примат я!

Я – прим.

Не гордись.

Я первый,

И, значит,

Ты – хуже.

Смешон, говоришь?

О – бал – деть!!

Пора б

Этим вывертам Вашим…

Ведь стоит мне

Галстук надеть,

И – страшен я…

Страшен?

1972

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

bottom of page