Старые строчки

СТАРЫЕ СТРОЧКИ

Грешна: я не люблю счастливых,

Не чту их козырную масть.

Я знаю – в них, как в спелых сливах,

Легко и резко горкнет сласть.

А счастья – нет. Есть путь неспешный,

Есть ощущенье торжества,

Когда чужой тоске кромешной

Найдешь утешные слова.

… Так в двадцать лет мне пела спесь

В жестоком юном скептицизме…

Теперь я знаю: счастье есть,

И только не хватает жизни.

1944-1970

* * *

Деревья вверх корнями,

И даль голым-гола…

Свежо. Но правит нами

Предчувствие тепла

1944

В ЗООПАРКЕ

Мы долго ходили и долго решали,

И тени деревьев за нами бежали.

А дети толпились, с их папами, нянями, –

Вопили под клетками обезьяньими.

А лебеди плыли слепящими стаями,

Как льдины по синей воде, и не таяли.

А рядом, бессильная остановиться,

Шагами судьбу свою мерила львица…

Не надо решений! Ах, если б ты понял –

Все просто, как счастье сидеть на верблюде,

Как тряска по кругу лохматого пони,

Как вафли в палатке на выцветшем блюде.

Но детству остались и вафли с палаткой,

И пони в попоне, потертой порядком.

Мы шли и смотрели, как тянутся змеи,

В бетонных оградах зевают слоны,

Как белый медведь от воды зеленеет

И видятся совам сосновые сны…

И мы препирались, бродя меж слонами,

А тени деревьев бежали за нами.

Весь день мы трудились, забыв про усталость, –

Кололи друг друга ехидно и тонко,

И вдруг перед выходом мне показалось:

Какая-то птица глядит нам вдогонку.

Внимательно, долго глядит, не мигая,

Какая-то птица, – не помню, какая…

По небу ль тоскует? Завидует нашим

Нетраченым силам, годам непропавшим?

Иль жизнь свою числя не первым столетьем,

Относится к взрослым, как к маленьким детям?

Я помню, что вдруг без насмешек и злобы

Впервые в тот день засмеялись мы оба…

Уж много успело с тех пор измениться,

Но часто я вижу глаза этой птицы.

1944

* * *

Самоварный дым плывет над дачами,

Медленный, домашний, теплый дым.

Над столом с игрушками ребячьими,

Над успехами и неудачами

Оседая облаком седым.

Пахнет дым клубничинами красными

И каким-то давним летним днем,

Тем, что выпадает всем по-разному,

Тем, который мы однажды празднуем,

Чтоб до смерти вспоминать о нем.

1945

* * *

От прабабки-старообрядки

У меня только рот да брови,

Да медлительные повадки,

Да к давнишнему – тяга крови.

Но была моя бабка круче,

Да добрей меня, да везучей.

Да прямой была, как свеча,

Я, наверно, ей до плеча.

Да молитву любила долгую,

Да жила – не страшилась тленья…

И стоит ее крест над Волгою

Средь раскольничьих, в отдаленье.

Чтоб простор в ногах незаторенный,

Чтоб лежать широко, не тесно…

Чтобы внуков, сквозь гром истории,

Окликать тишиной и песней.

От прабабки-старообрядки

У меня только рот да брови,

Да медлительные повадки,

Да привычка – трудной порою,

Когда молча боль не стерпеть,

От нее не плакать, а петь.

1945

* * *

Бессмысленны слова и жалобы –

Так камень падает на дно,

Так из-под ног уходит палуба,

Когда спастись не суждено.

Так отъезжают с милой станции:

Последний дом, рябины гроздь…

Так после трудной ампутации

Болит отпиленная кость.

1945

БАБЬЕ ЛЕТО

Желтой прядью чащи выткав,

Вышив рощи в красный крестик,

Пауков спустив на нитках,

– К доброй вести! К доброй вести!… –

Тихо бродит бабье лето,

Полднем вянущим согрето.

Знаю – ах, чудес не будет! –

А не верю, что умру,

Может, все-таки разбудит

Звон осины на ветру,

Шелест красной ветки клена,

Поздним солнцем залитой,

На земле моей зеленой,

Ненаглядной, золотой,

Где в сквозном разливе света

Тихо бродит бабье лето.

1948

* * *

Сентябрьских дней последняя краса,

Дубовых листьев жесткие созвездья,

Покинутой дороги полоса…

Короче путь идущим вместе.

И что ж, что нам не весело вдвоем,

Что вот мы не смеемся, не поем

И разговора тоненькую нить

Не тщимся удлинить…

В которой раз вокруг горят леса,

И отлетают, отлетают птицы,

И круглых туч тугие паруса

Боятся в путь пуститься!

В который раз таким просторным днем

Мы тихо, как влюбленные, идем

И делим все дарованное нам

По-братски – пополам.

1948

ПОКРОВСКИЙ МОНАСТЫРЬ

Каменной стеною окружен,

Мрачен и сейчас, в лучах зари,

Монастырь, куда провинных жен

Заточали русские цари.

Тишина стоит, окаменев,

Мимо мчатся времени ветра,

Словно здесь еще лютует гнев,

Давний гнев Ивана и Петра.

Холод в усыпальнице и мрак,

Скупо цедят синь глаза бойниц,

И гремит мой беспокойный шаг

Над костями царственных черниц.

Пыль покрыла плиты их могил,

Боль и смуту давности тая…

Если б ты царем в те годы был,

Рядом с ними бы лежала я,

И меня давил бы низкий свод,

И не звал бы вдаль разлет полей,

Где сентябрь над Суздалем плывет

Косяками первых журавлей.

1949

СОСНЫ В СНЕГУ

Вот оно, вот оно, вот оно снова,

Белое полымя края лесного!

Сосны в снегу, сосны в снегу,

И огоньки на другом берегу.

И целина тишины непочатой,

Заячьих лап воровской отпечаток,

Звездная россыпь на синем лугу,

Сосны в снегу…

Звякнули ветки, рванулись ли лыжи?

Песня ль взметнулась? Прислушайся.

Слышишь?

Кто это белый застыл на бегу?

Сосны в снегу…

Что это? Скрипнули валенки где-то…

Чья это молодость ходит по свету?

Чья она? Чья? Разглядеть не могу.

Сосны в снегу. Сосны в снегу…

1949

НА ВОКЗАЛЕ

Скоро поезд дым уронит,

И на сердце пусто станет,

И слышнее на перроне:

– До свиданья! До свиданья!.. –

И слышнее на вокзале

Крови стук, бегущей в жилах,

Потемневшими глазами

Смотрят милые на милых.

Что-то будет, что-то будет?

Он уедет и забудет…

Женщина углом косынки

Слезы с мокрых щек стирает.

– Не забудь, пирог в корзинке…

– Не забуду дорогая…–

А в глазах его тревожный

Серый, серый дым дорожный.

Что-то будет, что-то будет?

Он уедет и забудет…

Паровоз вагоны тронет,

Ход прибавит постепенно

И оставит на перроне

Лепестки цветов осенних,

Полетит сквозь расстоянья,

Дымным облаком подхвачен.

До свиданья! До свиданья!

Ты прости, что я не плачу.

* * *

На плечах телеграфных столбов

Провода, прогибаясь, лежат.

Говоришь ты: – Стихи про любовь

Были в моде полвека назад. –

Мы идем, о стихах говоря.

Снег ложится. Конец января.

А над нами несут провода:

«Бесконечно. Одну. Навсегда».

И летит, замирая в снегу:

«Жду. Тоскую. Забыть не могу…»

1950

Я ПОСЛЕЗАВТРА УЕЗЖАЮ

(из первой армянской тетради)

* * *

Плывет закат над милым Ереваном

Последним уходящим караваном,

Протяжно стонет тонкая зурна;

Здесь мой отъезд оплачет лишь она,

Да кто-то твердо бросивший курить,

Махнув рукой, закурит, может быть,

И, подойдя к проклятому окну,

Захлопнет раму, чтоб унять зурну.

1950

* * *

Секунда – едва ощутимы усилья! –

И легкими стали тяжелые крылья,

И снег на вершинах слепит, точно пламя,

И небо лежит, как шоссе перед нами.

Прощайте… И те, что, зарывшись в постели,

Мне смирных высот пожелать не успели…

Прощайте, простите! О, как вы богаты –

Ведь вам оставляю я синь Арарата,

Я вам оставляю и лето и солнце…

Прощайте, прощайте, на север несемся!

Я вам оставляю, я вам оставляю

Протяжную песнь волоокого края,

И праздник щемящий, и клекот кавказский,

И сразу пьянящий маджар воскевазский.

Я слишком люблю вас, друзья, чтоб скупиться –

Я жизни своей оставляю страницу:

Вот эту – где счастье, где лето и солнце…

Прощайте, прощайте, на север несемся!

1950

* * *

Дороги, белые до блеска,

И свечи, свечи тополиные,

И тропы в горных перелесках,

И между звезд пути орлиные;

Дороги – раскаленный камень,

Листва предсмертная, багровая,

Пустые бездны под ногами

И по садам пути ковровые, –

Я исходила вас, изъездила,

Льдом ваших рек глушила жажду.

О, как мне с вами было весело,

Как грустно…

Я вернусь однажды!

1954

* * *

Я, наверное, не права.

Ты мне злые прости слова.

Ты мне радость и боль прости,

Ты домой меня отпусти.

Мы смотрели вчера с тобой,

Как змеится Аракс седой –

И его вековая мгла

Между мной и тобой легла.

Близко-близко встал Арарат,

Под закатом снега горят,

Но нельзя подойти к нему

Никому из нас. Никому.

Ты пойми меня и прости,

Ты совсем меня отпусти

В мой далекий, в мой тихий дом

И добром помяни потом.

1955

* * *

Я послезавтра уезжаю,

И это, кажется, к добру,

Я ничего не обещаю

И обещаний не беру.

Я послезавтра уезжаю;

Махни вдогонку мне рукой…

Возьми, я снова возвращаю

Тебе твой будничный покой.

Живи, как все живут на свете,

В привычной смене чинных лет

И не смотри, как ночью светит

Над спящим Норком красный свет.

Не слушай, как внизу клокочет

Неистребимая Зангу.

Она, как я, наверно, хочет

Век разбиваться на бегу,

Лететь, судьбу опережая,

Вслед за собой других маня…

Я послезавтра уезжаю,

Не нужно вспоминать меня!

1955

* * *

Прозрачный декабрь закавказский,

Слепящие горы вокруг,

И власть этих сильных, как в сказке,

Тебя воскрешающих рук…

Бесшумно состав отбывает,

К стеклу ты прижалась лицом –

Ведь сказки у взрослых бывают

Всегда с несчастливым концом.

1955

* * *

Мужское сдержанное горе

Чертой у сжатых губ легло.

Но вот уже дымком предгорий

Лицо твое заволокло.

Но вот уже Кавказ стеной

Сомкнулся за моей спиной.

И вот я глаз твоих не вижу,

И рук к тебе не протянуть.

И дальше путь, а ты мне ближе,

Чем мог желать когда-нибудь.

1955

ЛЮБОВЬ

У нас говорят, что, мол, любит и очень,

Мол, балует, холит, ревнует, лелеет…

А помню, старуха соседка – короче,

Как встарь в деревнях говорила: жалеет.

И часто, платок затянувши потуже

И вечером в кухне усевшись погреться,

Она вспоминала сапожника-мужа,

Как век он не мог на нее насмотреться.

– Поедет он смолоду, помнится, в город,

Глядишь – уж летит, да с каким полушалком!

А спросишь: чего, мол, управился скоро?

Не скажет… Но знаю: меня ему жалко…

Зимой мой хозяин тачает, бывало,

А я уже лягу, я спать мастерица,

Он встанет, поправит на мне одеяло,

Да так, что не скрипнет под ним половица.

И сядет к огню в уголке своем тесном,

Не стукнет колодка, не звякнет гвоздочек…

Дай бог ему отдыха в царстве небесном! –

И тихо вздыхала: – Жалел меня очень.

В ту пору все это смешным мне казалось,

Казалось, любовь чем сильнее, тем злее, –

Трагедии, бури … Какая там жалость!

Но юность ушла. Что нам ссориться с нею?

Недавно, больная, бессонницей зябкой,

Я встретила взгляд твой – тревога в нем стыла,

И вспомнилась вдруг мне та старая бабка, –

Как верно она про любовь говорила!

1953

МНЕ СНИЛСЯ СОН…

Мне снился сон: под звездной рябью,

Как в поле крест, стою одна я

И проклинаю долю бабью,

За всех живущих проклинаю.

За тех, кто плачет ночь в обиде,

За тех, кто в крик кричит, рожая,

За тех, кто слез своих не видит,

Весь век в дорогу провожая.

За стервенеющих на кухне,

За увядающих до срока,

За тех, чей праздник рано рухнет,

Чья удаль облетит без прока.

За беззаветных и кичливых,

Земных забот хлебнувших вволю,

За несчастливых и счастливых

Я проклинаю бабью долю.

За всех, рожденных с искрой божьей,

Чтоб век тянуть упряжку рабью,

За всех, кто мог бы – да не сможет,

Я проклинала долю бабью!..

Проснулась я от плача дочки,

Вставало солнце в чистом небе,

Благословляя мой бессрочный,

Мой трудный, мой прекрасный жребий.

1955

СНЕГ ВАЛИТ…

Снег валит, снег валит,

Унывать не велит.

Снег летит, как живой,

Над моей головой.

Над потухшим огнем,

Над непрожитым днем…

Пухом снег, пеленой

Над могилой родной,

Над печалью земной,

Надо мной, надо мной…

Снег летит, снег блестит,

Ни о чем не грустит,

Шелестит за плечом –

Ни о чем, ни о чем…

Так лети же, лети,

Заметая пути,

Засыпая леса,

Унося голоса!

Так бунтуй, обнимай,

Так бинтуй, пеленай,

Чтоб дорога была,

Как бумага, бела,

Чтобы жизнь, как тетрадь,

Начинать,

Открывать,

Седине вопреки –

С новой,

С Красной строки!

1956

* * *

Где-то у соседей дети плачут,

А моя отплакалась и спит.

День прошел, а вечер только начат,

И туман, как молоко, кипит.

Свет зажгу. Открою книгу. Лягу.

Вслушаюсь, как август мнет листву.

Шлепаются мошки на бумагу…

Тихо я и медленно живу.

День бесслезно и бесследно прожит,

Доцветают тонких туч края…

Тишина какая… Быть не может!

Ты ли это, ты ли, жизнь моя?

1956

* * *

Переезжают детские сады,

И тишина опять идет в поселок,

И день застыл, как зеркало воды,

Сентябрьский день – спокоен и недолог.

И шум лесной не будит утром нас,

Как будто птицы в этот странный час,

Как люди, с суеверною тревогой

Присели помолчать перед дорогой.

1956

* * *

Платформа подмосковная пуста,

Идет состав: Москва – Алма-Ата.

А для чего мне та Алма-Ата,

Когда вокруг лишь сосен немота!

Пусть мчится поезд, стеклами звеня, –

В Алма-Ате никто не ждет меня…

Гудками паровозными трубя,

Другой кричит мне город: «Жду-у тебя!»

Но мне к нему заказан путь. Закрыт!

И красный свет в отливах рельс горит.

Лежит он, древний, в складках древних гор,

Я на него сквозь даль смотрю в упор…

Но все плотнее ночи темнота,

Идет состав: Москва – Алма-Ата.

1957

* * *

Певчая птица поет до птенцов.

Тесно в гнезде, – значит, кончена песня,

И не тревожит пронзительный зов

Тихий и жаркий покой поднебесья.

Чист и наряден зеленый уют,

Время другое, заботы иные…

Только покоя и ей не дают

Песни неспетые, вздохи ночные.

1957

СВЕТ АРАГВЫ

(из стихов о Грузии)

* * *

Закатный туман над Мухрани,

Рожденье звезды в Сагурамо,

Арагвы ночной бормотанье

У ног седоглавого храма,

И сонная лунная Мцхета,

И небо – вместилище света…

Я все это в памяти зрячей

Надежно и прочно упрячу,

Чтоб греть этих дней отголоском

Московскую хмурую осень.

Чтоб в старости, если случится

Грустить, в ее сумрак уставясь,

Внезапным весельем упиться

Заносчивой внучке на зависть.

1957

* * *

Жара в Кварели и Хашури,

А здесь под ветром стонут ели,

А здесь ревет, как море в бурю,

Сквозняк Боржомского ущелья.

Здесь тучи тянут с гор прохладу,

Чтоб преградить дорогу зною…

Как утешенье, как награда,

Сквозняк бушует надо мною.

Гудит – и слов твоих не слышу,

Меня кружит ветров веселье,

Мне в уши дует, в уши дышит

Сквозняк Боржомского ущелья!

1957

* * *

Свет Арагвы, несбыточный свет,

Возникающий в яркости дня,

Чтоб лететь через сумерки лет,

За собой в неизбежность маня.

Он зовет, этот блеск голубой,

Не дает оглянуться ни разу…

И летят над твоей головой

Сумасшедшие ночи Кавказа.

1957

* * *

Столетья дремлют в древнем храме,

Полдневный сумрак пуст и строг.

Обремененные грехами,

Ступаем на гремучий камень,

На стертый временем порог.

Забытый храм угрюм и страшен,

Его давно покинул бог,

Затем чтоб прегрешенья наши

Нам отпустить никто не мог.

Здесь воздух сух, здесь небо рядом,

Здесь изморозью дышит мгла,

Здесь одичалым, смертным взглядом

Косит архангел из угла.

1957

* * *

Поют, поют, поют –

Плывет многоголосье…

А может, не поют,

А бродит в чанах осень?

А может, не поют,

А горы небо славят?

Поют, поют, поют,

Как жизнь на карту ставят,

Как защищают честь,

Как храбрость чтут до гроба…

И каждый голос здесь

Живет судьбой особой.

И каждый к сердцу льнет,

С ползучим хмелем схожий,

И эхо всех высот

Многоголосье множит.

Поет, поет, поет

Здесь каждый камень древний –

Ты слышал, как поет

Грузинская деревня?

1962

В ГОСТЯХ

Спины у гостей, как спинки стульев,

А усы, намокнув, виснут книзу,

Как у тех троих князей грузинских,

Что пируют вот уж полстолетья

По веленью Нико Пиросмани.

Наш хозяин щедр, как все грузины,

И столы дымятся так же густо,

И вина в кувшинах так же вволю,

Как на старых треснувших клеенках

Голодранца Нико Пиросмани.

Пронесла цыплят старуха в кухню,

Не в ущельях мгла – в ее морщинах,

А в глазах – сочувствие и знанье,

Как во взгляде рыжего оленя,

Взысканного Нико Пиросмани.

1962

В ДОРОГЕ

Я еду на север от синего моря,

Проплыли последние пальмы в окне,

И вспыхнуло золото пышных предгорий,

И горы в багровом и рыжем огне.

За ними – расцветка скупее и проще:

Как пепел, в станицах седы тополя,

Да ивы желтеют, да дымные рощи

Срывают листву и швыряют в поля.

А дальше – на станциях, мглою объятых,

Не синь над вагоном, а тусклый рассвет,

И нету восходов, и нету закатов,

И, может быть, солнца за тучами нет.

И вот уже голые черные сучья,

И осени русской горючий исход,

Тревожные мысли, да низкие тучи,

Да серых озябших полей разворот.

Тяжелое небо в окошки глядится,

И наискось капли по стеклам текут…

Но если б мне выпало снова родиться,

То вновь родилась бы я именно тут.

1957

* * *

Помню, вижу: поезд, мчимся к морю!

Лбом в стекло – смотрю на белый свет.

Как он пуст!.. Но вон, на косогоре,

Девочка стоит и машет вслед.

Мимо, мимо! Дым ползком вдоль пашен,

Листья, травы, платья красный цвет…

Дальше, дальше!.. А она все машет,

Все стоит. И я машу в ответ…

Сто раз нас потом

сквозь жизнь

составы

Мчали, холст пространства распоров, –

Как же ты, ей-богу, не устала

Нам махать вот так со всех бугров?

Девочка… В блаженстве и в печали,

От судьбы спеша или к судьбе,

Мы тебя уже не замечали,

Как же мы забыли о тебе?

Что ему…

летит все дальше поезд.

Я его помедлить не прошу.

Я, как ты, стою в траве по пояс,

Я рукой вслед поезду машу.

1957